Иногда они ездили в Чикаго на матчи “Кабс” – непременно днем, непременно после тщательной подготовки: Генри набивал машину продуктами и вещами на все случаи жизни – запаса хватило бы, чтобы пережить любую дорожную катастрофу. Брал несколько бутылей с водой – и для питья, и на случай, если радиатор забарахлит. Запасные колеса, иногда даже два. Сигнальные ракеты и любительскую радиостанцию с ручной настройкой. Карты Ригливилла
[34] с пешеходными маршрутами, пестревшие пометками из предыдущих поездок: где сумели припарковаться, где наткнулись на попрошаек и торговцев наркотиками. Районы, которые казались особо опасными, вычеркивал. Клал в карман запасной пустой кошелек: вдруг нападут и ограбят.
Едва они въезжали в Чикаго, попадали в плотный поток машин, а за окном мелькали новые районы, Генри спрашивал:
– Двери заперты?
Сэмюэл теребил ручку и отвечал:
– Да!
– Смотришь в оба?
– Да!
И до самого возвращения домой они были настороже: как бы чего не случилось.
Раньше Генри никогда так не волновался. Но после того, как пропала Фэй, стал беспокоиться, как бы чего не случилось, как бы их не обокрали. Потеря жены внушила ему страх, что его неминуемо ждут еще большие потери.
– Интересно, что же с ней такое случилось, – проговорил Сэмюэл, – в Чикаго, в университете. Почему она так быстро оттуда уехала?
– Понятия не имею. Она никогда не рассказывала.
– А ты разве не спрашивал?
– Я был так рад, когда она вернулась, что боялся сглазить. Дареному коню в зубы не смотрят. Так что я об этом и не упоминал. Мне хотелось казаться продвинутым и снисходительным.
– Я должен выяснить, что с ней случилось.
– Вот, кстати, интересно, что ты скажешь. Мы запускаем новую линейку продуктов. Тебе какой логотип больше нравится?
Генри пододвинул к нему два блестящих листа бумаги. На одном было написано “СВЕЖЕЗАМОРОЖЕННЫЕ ПРОДУКТЫ С ФЕРМЫ”, на второй – “СВЕЖАЯ ЗАМОРОЗКА С ФЕРМЫ”.
– Приятно видеть, что тебя так волнует благополучие сына, – съязвил Сэмюэл.
– Да ладно тебе. Какой тебе больше нравится?
– Я рад, что мои трудности так тебя заботят.
– Ну хватит уже. Какой логотип выберешь?
Сэмюэл рассмотрел рисунки.
– Наверное, первый, – наконец ответил он. – Если сомневаешься, как надо, пиши правильно.
– Вот и я о том же! Но наши рекламисты утверждают, будто “заморозка” прикольнее. Они так и говорят – прикольнее.
– Меня и “свежезамороженные продукты” смущают, – признался Сэмюэл. – Очень длинно получается.
– Сразу видно, что мой сын преподает английский.
– Да у вас все названия длинные. Сам посуди: “сэндвич с тунцом и плавленым сыром”. Или “жареная воздушная кукуруза”.
– А что ты хочешь: в рекламе свои законы. Вот, например, наши креативщики говорят, что тридцать лет назад можно было придумывать слоганы ни о чем: “Отличный вкус!”. Или: “Это к счастью!”. Но теперь потребители поумнели, и приходится мудрить, сочинять личные обращения. “Ощути отличный вкус!”. “Открой счастье!”.
– Я вот чего не понимаю, – сказал Сэмюэл. – Как замороженный продукт можно называть свежим?
– Ты удивишься, но вот это как раз почти никого не смущает.
– Если его заморозили, значит, он уже не свежий.
– Ну это же для рекламы. Для хипстеров-гурманов мы пишем “свежие продукты с фермы”. Или “изготовлено вручную”. Или “местные”. Для миллениалов пишем “винтаж”. Для женщин – “низкокалорийные”. И даже не спрашивай, на какой такой “ферме” производят все эти якобы фермерские свежие продукты. Я-то знаю, что такое настоящая ферма. А это – не ферма.
У Сэмюэла звякнул телефон: пришло сообщение. Сэмюэл машинально потянулся было к карману, но передумал и сложил руки на столе. Они с Генри обменялись взглядом.
– Так и не ответишь? – наконец спросил Генри.
– Не сейчас, – ответил Сэмюэл. – Мы же разговариваем.
– Ишь ты. Ну спасибо.
– Мы обсуждаем твою работу.
– Да какое там обсуждаем. Я, как обычно, жалуюсь, а ты слушаешь.
– Долго тебе еще до пенсии?
– Долго. Но я уже дни считаю. И когда наконец уйду, наши рекламщики будут на седьмом небе от счастья. Видел бы ты, что я устроил, когда они вместо “фаршированные халапеньо” придумали писать “фаршипеньо”. Или “хлебные палочки с моцареллой” решили назвать “моцахлебцы”. Бр-р-р. Нет уж, спасибо.
Сэмюэл вспомнил, как радовался отец, когда устроился на эту работу, перевез семью в Стримвуд, и они наконец переселились из перенаселенных многоэтажек на Оукдейл-лейн, где дома стояли на достаточном расстоянии друг от друга и перед каждым простиралась лужайка. У них впервые в жизни появился свой двор и газон. Генри хотел завести собаку. В доме были стиральная и сушильная машины: больше не надо по воскресеньям ходить в прачечную. И тащить на себе продукты из магазина в пяти кварталах. И никакие хулиганы теперь не покалечат автомобиль. Не надо больше слушать, как сверху ругаются соседи или снизу орет ребенок. Генри был в восторге. А Фэй хандрила. Быть может, они поссорились – ей хотелось жить в городе, а мужу взбрело переехать в пригород. Кто знает, как принимают такие решения, тем более что есть вещи поинтереснее жизни, которую родители скрывают от детей. Сэмюэл лишь знал, что маме пришлось уступить, вот она и высмеивала все, что напоминало ей о поражении: большие бежевые ворота гаража, террасу во внутреннем дворике, буржуазного вида гриль для барбекю и весь их длинный уединенный райончик, в котором обитали сплошь счастливые добропорядочные белые граждане с детьми.
Наверное, Генри казалось, что он добился-таки успеха: хорошая работа, семья, уютный домик в пригороде. Он получил все, чего хотел, и был ошарашен, если не сказать сломлен, когда все развалилось: сперва его бросила жена, потом начались проблемы на работе. Было это, кажется, году в 2003-м, Генри уже проработал в этой компании двадцать с лишним лет, до желанной досрочной пенсии ему оставалось что-то года полтора, и он уже строил планы, как отправится в путешествие, как обзаведется новыми хобби, – и вдруг его корпорация заявила о банкротстве. И это при том, что дня за два до банкротства всем сотрудникам разослали письма с уверениями в том, что все в порядке: дескать, слухи о банкротстве преувеличены, акции продавать не нужно, лучше купите еще, пока они недороги, что Генри и сделал, хотя впоследствии оказалось, что президент их компании тогда же тайком избавлялся от активов. Пенсия Генри целиком зависела от акций компании, которые теперь обесценились, и когда процедура банкротства завершилась и компания выпустила новые, продавали их только членам совета директоров и крупнейшим инвесторам с Уолл-стрит. Генри остался ни с чем. Сбережения, которые он копил всю жизнь, сгорели за день.
