Должно быть, он заснул, потому что разбудил его смех. Девушки смеялись. Он лежал лицом на помятой газете, во рту слиплось. Браун включил ночник и проковылял к телескопу, прихрамывая, размахивая руками и шаркая по ковру. Уселся, потряс головой, стараясь отогнать сон, с силой потер глаза, чтобы хоть что-то разглядеть в видоискатель. В животе было пусто, во рту горчило. Ночные смены давались Брауну с трудом.
Девушки вернулись. Сидели на кровати лицом друг к другу и над чем-то смеялись. Браун вытер корочки в уголках глаз. Изображение в телескопе странно расплывалось, как будто, пока он спал, два их дома медленно расползлись в разные стороны. Он нажал на кнопки. Картинка в видоискателе прыгала, дергалась вверх-вниз, и у Брауна закружилась голова, как бывает, когда едешь в машине на заднем сиденье и пытаешься читать газету.
– В тебе целый мир, – отсмеявшись, проговорила Элис и нежно погладила Фэй по голове. – Столько счастья.
Фэй тихонько хихикала.
– Неправда, – она шлепнула Элис по руке. – Ничего подобного.
– Ошибаешься. Это правда. Помни об этом. Ты такая и есть.
– Как-то не верится, что я такая и есть.
– Просто ты впервые увидела, какая ты на самом деле. Конечно, тебе пока что это непривычно.
– Я устала, – ответила Фэй.
– Запомни это чувство, чтобы потом испытать его снова, на трезвую голову. Как будто это твоя карта. Сейчас ты счастлива. Почему бы тебе все время не быть счастливой?
Фэй уставилась в потолок.
– Потому что за мной охотится призрак, – призналась она.
Элис рассмеялась.
– Я не шучу, – добавила Фэй, подняла ноги на кровать и обняла колени. – У нас в подвале жил призрак. Домовой. Я его обидела. И теперь он за мной охотится.
Она посмотрела на Элис: верит ли?
– Я никому об этом не рассказывала, – проговорила Фэй. – Ты мне, наверно, не веришь.
– Я слушаю.
– Домовой приехал вместе с моим отцом из Норвегии. Раньше этот призрак преследовал его, теперь вот меня.
– Так верни его.
– Куда?
– Туда, откуда он взялся. Чтобы избавиться от призрака, его нужно вернуть домой.
– Я правда очень устала, – ответила Фэй.
– Ложись, я тебя укрою.
Фэй пьяно растянулась на кровати. Элис взяла ее очки и положила на тумбочку. Подошла к изножью кровати, развязала на Фэй кроссовки и аккуратно сняла. Потом стянула с нее носки, свернула, сунула в кроссовки, а кроссовки поставила носками врозь у двери. Достала из-под кровати легкое одеяло, укрыла им Фэй и подоткнула края. Разулась, сняла носки и штаны, легла Фэй под бок и погладила ее по волосам. Браун никогда не видел, чтобы Элис была такой нежной. Его она никогда так не ласкала. Он и подумать не мог, что она на это способна.
– А у тебя есть парень? – спросила Фэй.
Язык у нее заплетался – то ли оттого, что она была под кайфом, то ли оттого, что ей очень хотелось спать, то ли от того и другого сразу.
– Да ну их на фиг, этих парней, даже говорить о них не хочу, – ответила Элис. – Давай лучше о тебе.
– Ну конечно, зачем тебе парень. Это старомодно, а ты такая клевая.
Элис рассмеялась.
– Есть, – призналась она, и сидевший в двух километрах от нее Браун вскрикнул от радости. – Ну то есть как. Он мне не то что бы парень, скорее друг, с которым мы бываем близки.
– Ну так это и называется “парень”.
– Не люблю ярлыки, – пояснила Элис. – Стоит назвать, объяснить, осмыслить желание, как оно пропадает. Как только ты пытаешься его определить, оно тут же тебя ограничивает. Мне больше нравится свобода, открытость. Когда следуешь своим желаниям, не думая и не осуждая.
– Клево. Но, может, мне так кажется из-за таблеток.
– Если хочется, надо делать, – сказала Элис. – Я так обычно и поступаю. Вот как с этим чуваком. Ну, с моим другом. У меня к нему нет вообще никаких чувств. Меня с ним ничего не связывает. Я его использую, пока не надоест. Вот и все.
У Брауна упало сердце.
– Я постоянно ищу кого-то поинтереснее, – продолжала Элис. – Может, это ты?
– Угу, – сонно пробормотала Фэй.
Элис протянула над Фэй руку и выключила свет.
– Эти твои тайны и тревоги, – проговорила она. – Хочешь, я тебе кое-что покажу? Тебе понравится.
Кровать скрипнула: кто-то из девушек, а может, обе, вытянулись на ней во весь рост.
– Ты очень красивая, знаешь? – спросила в темноте Элис. – Ты такая красивая и сама этого не знаешь.
Браун прибавил громкость в динамиках. Лег в кровать, обхватил руками подушку. Сосредоточился на ее голосе. Последнее время его обуревали пугающие мысли: он представлял, как бросит жену и дочь и уговорит Элис бежать с ним. Они начнут жизнь заново где-нибудь в Милуоки, или, например, в Кливленде, или в Тусоне – где она захочет. Сумасшедшие новые мечты, из-за которых его одновременно и охватывала радость, и мучила совесть. Дома жена и дочь спали в одной постели. Они так будут спать еще много лет.
– Останься со мной, пожалуйста, – попросила Элис. – Все будет хорошо.
До встречи с Элис он и не подозревал, что ему не хватает чего-то очень важного, и понял лишь теперь, когда у него это появилось. Но уж теперь-то он это не отдаст ни за что на свете.
– Оставайся, пока не надоест, – послышался голос Элис, и Браун представил, что она обращается не к Фэй. – Я никуда не уйду. Буду рядом с тобой.
Он представил, что Элис говорит это ему.
8
Накануне волнений погода переменилась.
Душившая Чикаго жара отступила, воздух стал по-весеннему свежим. Горожане впервые за несколько недель спали хорошо. На рассвете выпала роса. Мир ожил и словно опьянел. Все преисполнились радостных надежд, и оттого не верилось, что город готовится к битве, что в него на зеленых грузовиках-платформах прибывают тысячи солдат Национальной гвардии, что полицейские чистят оружие и противогазы, что демонстранты тренируются убегать и защищаться и запасаются предметами, которые можно швырять в копов. Всем казалось, что такой масштабный конфликт в пекло смотрелся бы куда естественнее. Чтобы воздух раскалялся от гнева. Какие могут быть революционные настроения, когда солнышко нежит лицо? Город томился страстью. Накануне самого зрелищного, самого масштабного и кровавого протеста 1968 года город переполняло желание.
Делегаты от партии демократов уже приехали. В сопровождении полиции прибыли в гостиницу “Конрад Хилтон” и нервно толклись в баре “Хеймаркет” на нижнем этаже, перепили и принялись вытворять такое, чего в обычных обстоятельствах никогда бы не сделали. Раскаяние, поняли делегаты, понятие гибкое и относительное. И те, кто ни за что на свете не стал бы напиваться в стельку в общественном месте и прыгать в койку с первой встречной, обнаружили, что обстановка весьма располагает и к тому, и к другому. Чикаго готов был взорваться. На кону стояла должность президента. Прекрасная Америка, в которую верили демократы, разваливалась на части. И перед лицом этой катастрофы внебрачные интрижки казались не стоящей внимания чепухой. Бармены не закрывали заведения даже после окончания работы. В барах толпились посетители и платили щедрые чаевые.
