– Никакая ты не лесбиянка. Я это точно знаю. Я бы догадался.
– Между нами все кончено. Я с тобой больше не разговариваю.
– Ну-ну, – усмехнулся Браун.
– Увидишь.
– Только попробуй уйти – и я тебя арестую. И Фэй твою тоже арестую. Вы у меня обе попляшете. Обе. Так и знай. Никуда ты от меня не денешься. Я сам решу, когда тебя бросить.
– А я расскажу всем твоим дружкам из полиции, как ты меня трахал. И жене твоей все расскажу.
– Да стоит мне захотеть, и тебя тут же убьют. Как не фиг делать, – он щелкнул пальцами. – Вот так-то.
– Прощай.
Она пошла прочь от патрульной машины, спиной чувствуя свою беззащитность. Элис ждала чего угодно: что он погонится за ней, ударит дубинкой, а то и вовсе всадит в нее пулю. Она старалась не обращать внимания на мучившую ее тревогу, не обернулась посмотреть, что делает Браун. Она слышала, как колотится сердце. Кулаки свела судорога, и она не сумела бы разжать пальцы, даже если бы захотела. До улицы оставалось шагов двадцать, как вдруг за ее спиной раздался хлопок.
Браун выстрелил. Из пистолета. Он кого-то подстрелил.
Элис обернулась, ожидая увидеть его труп на земле, а мозги на стенке. Но Браун стоял, как ни в чем не бывало, и глядел на мусорный бак у кафешки.
Элис догадалась, что произошло. Он не застрелился. Он застрелил собаку.
Элис бросилась прочь. Со всех ног. В двух кварталах от переулка мимо нее с ревом пронеслась патрульная машина. Браун направлялся на запад, к университету, к общагам, где Фэй, чистая, пахнущая цветами, накрашенная, нарядная, ждала прихода Себастьяна. Элис дала ей еще две красные таблетки, и Фэй приняла их, прежде чем начала прихорашиваться. Сейчас ей было тепло и легко. Она предвкушала свидание. Всю жизнь Фэй была одна, собиралась выйти за нелюбимого и теперь вот ждала мужчину, который представлялся ей сказочным принцем. Себастьян казался ей ответом на все вопросы. Волнение оставило ее, и она не помнила себя от счастья. Может, дело в таблетках, но какая разница? Она представила себе жизнь с Себастьяном, жизнь, полную искусства и поэзии: они будут обсуждать достоинства общественных движений и писателей – разумеется, Фэй выступит в защиту ранних произведений Гинзберга, Себастьян же скажет, что предпочитает его поздние стихи, – а еще они будут слушать музыку, путешествовать, читать в постели и делать все то, о чем девушки из рабочих семей Айовы не могли и мечтать. Фэй представляла, как они с Себастьяном сперва переедут в Париж, а потом вернутся в Америку, и тогда она покажет миссис Швингл, кто тут самая умная, докажет отцу, что она и правда лучше всех.
Ей казалось, что для нее вот-вот должна была начаться новая жизнь, о которой она мечтала.
Она очень обрадовалась, когда позвонил дежурный и сказал, что к ней пришли. Фэй выбежала из комнаты, вихрем слетела по лестнице на первый этаж, но в вестибюле общежития ее ждал вовсе не Себастьян. А полицейский.
Представляете, какое у нее в тот момент было лицо?
И этот огромный, стриженый ежиком коп надел на нее наручники. Вывел ее из общаги. Все молча провожали ее взглядами.
– Что я такого сделала? – воскликнула Фэй.
Как он посмел разбить ей сердце? Как посмел запихнуть ее на заднее сиденье патрульной машины? Как посмел всю дорогу до участка называть ее шлюхой?
– Кто вы такой? – допытывалась Фэй. Он снял именной и нагрудный жетоны. – Это какая-то ошибка. Я ничего не сделала.
– Ты шлюха, – повторял он. – Шлюха чертова.
Как он мог ее арестовать? Как посмел обвинить ее в проституции? Как у него наглости хватило? Фэй изо всех сил старалась казаться спокойной и дерзко смотрела в объектив, когда ее фотографировали в участке, однако ночью в камере ее охватила такая паника, что Фэй свернулась калачиком в углу, дышала и молилась – только бы не умереть. Она молилась, чтобы ее выпустили. “Пожалуйста, – просила она Бога, Вселенную, кого угодно, раскачивалась из стороны в сторону, плакала и плевала на мокрый холодный пол. – Пожалуйста, помогите”.
Часть восьмая. Обыск с конфискацией
Конец лета 2011 года
1
Судья Чарльз Браун проснулся до рассвета. Он всегда просыпался ни свет ни заря. Жена спала рядом с ним. Она проспит еще часа три, а то и больше. Так повелось с первых лет брака, когда он служил патрульным в чикагской полиции и работал в ночную смену. Тогда их с женой графики редко совпадали – впрочем, как и потом: так уж сложилось. С некоторых пор он задумывался об этом – впервые за долгое время.
Он перебрался с постели в инвалидное кресло и подъехал к окну. Темно-синее небо понемногу светлело. Часа четыре, четверть пятого или около того. Сегодня вывозили мусор: баки уже вынесли на улицу. А за баками, у обочины, перед самым его домом стояла машина.
Странно.
Здесь никто никогда не парковался. То есть это явно не соседи: до них слишком далеко. Он потому и купил дом в этом районе, чтобы жить в городе уединенно, как в лесу. Напротив его дома была кленовая рощица. От соседей дом отгораживали два ряда деревьев: один вдоль края его участка, один – вдоль их.
Он посмотрел на экран возле кровати, чтобы проверить трансляцию с камер, следивших за сложной системой охраны дома: все двери закрыты, все окна целы, по дому никто не ходит. Все как всегда.
Наверно, подростки, подумал Браун. Юнцы – идеальные козлы отпущения. Какой-нибудь парень тайком приехал в гости к девушке, которая живет на этой улице, и они занялись страстным быстрым сексом. Кто-то этой ночью лишился невинности. Все понятно.
Он спустился на лифте на кухню на первом этаже. Нажал кнопку кофемашины. Та послушно забулькала, пустила струю кофе: жена с вечера все подготовила. Так у них повелось. Кроме этого, мало что напоминало судье о том, что он живет не один. Видятся они с женой редко. Он уезжает на работу, когда жена еще спит, она уходит на работу, когда он еще не вернулся.
Не то чтобы они специально друг друга избегали, просто так уж сложилось.
Когда он уволился из полиции и поступил в юридическую школу (а было это лет сорок назад), жена работала в больнице в вечернюю смену. Дочка тогда была еще маленькая, и они решили, что один из них всегда должен быть с ней дома. Но дочь выросла, уехала от них, а графики их так и не поменялись. Так им было удобно. Жена оставляла ему поесть. Заправляла по вечерам кофемашину, потому что он терпеть не мог в четыре утра возиться с фильтрами и молоть кофе. Он был ей благодарен за то, что она по-прежнему за ним ухаживала: вроде и мелочь, а приятно. По выходным они виделись чаще – если, конечно, он не просиживал день-деньской в кабинете, изучая различные документы, прецеденты, заключения, протоколы заседаний, законы. Потом они с женой делились новостями, рассказывали друг другу обо всем, что случилось у каждого в его автономной, параллельной, совершенно независимой жизни. Обсуждали, чем будут заниматься вместе на пенсии – правда, ничего конкретного друг другу не обещали.
