Сэмюэл ничего не ответил. Мысли его были далеко. Бишоп прижался к нему крепче, потом чуть отстранился, потом снова прижался, медленно, поймав ритм. Сэмюэл стоял как истукан.
– Представь, что это она, – не унимался Бишоп. – Давай. Представь.
Бишоп снова прижался к нему, и Сэмюэла охватило знакомое ощущение, которое он не раз испытывал в классе, за партой: то самое растущее напряжение и теплое покалывание в паху. Он опустил глаза и увидел, что член его встает, набухает. Он понимал, что это неправильно, он не должен возбуждаться, но все равно возбуждался, и от этого многое вдруг прояснилось – казалось, он получил ответ на важные вопросы о нем самом, о том, что сегодня произошло. Сэмюэлу показалось, будто все знают, чем он сейчас занимается. И папа с мамой, и учителя, и Бетани, и полиция. Он вдруг поверил в то, что это правда, и на долгие годы события того дня – уход матери – переплелись в его памяти с тем, что произошло в лесу: как Бишоп нагнулся и терся об него, а у него встал член. Сэмюэлу было не очень приятно, но и не сказать, чтобы совсем неприятно, и он думал, что мама всегда знала об этом и осуждала его.
Потому-то она и ушла, решил Сэмюэл.
Часть третья. Враг, преграда, загадка, ловушка
Август 2011 года
1
Сэмюэл стоял на пороге материной квартиры, взявшись за ручку приоткрытой входной двери, и не мог заставить себя войти. “Не бойся”, – сказала мать. С тех пор как она попросила его об этом, прошло более двадцати лет, и с того самого утра ее образ преследовал Сэмюэла: он всегда представлял, что мама где-то рядом и подглядывает за ним издалека. Он то и дело посматривал на окна, искал в толпе ее лицо. Всю жизнь он гадал, как выглядит со стороны, каким его видит мама, которая, быть может, наблюдает за ним.
Но она за ним не следила. И Сэмюэл далеко не сразу, но все же выбросил ее из головы.
До этого дня воспоминание о ней дремало в его душе, и сейчас он старался успокоиться и сосредоточиться, повторяя советы, которые вычитал вчера на сайтах: “Начните заново. Не оскорбляйте друг друга. Установите границы. Сближайтесь постепенно. Заручитесь поддержкой родных и друзей”. И самое главное, буквально первая заповедь: будьте готовы к тому, что ваши родители сильно изменились и уже не такие, какими вы их помните.
Так оно и оказалось. Мать действительно изменилась. Сэмюэл вошел-таки в квартиру и увидел, что она сидит за большим деревянным столом на кухне, точно секретарь в приемной, и ждет его. На столе стояли три стакана воды. Лежал портфель. К столу были придвинуты три стула. Мать смотрела на Сэмюэла: она никак не отреагировала на его приход, даже не улыбнулась – просто ждала, сложив руки на коленях. Ее некогда длинные волосы были острижены по-военному коротко; из каштановых они стали седыми, так что казалось, будто на голове у матери шапочка для купания. Кожа вокруг рта, глаз и на руках обвисла, как бывает у тех, кто сильно похудел. Сэмюэл этого не ожидал: он вдруг понял, что всегда представлял себе мать молодой. А ведь ей, вспомнил он, уже шестьдесят один. На матери была простая черная майка, открывавшая костлявые плечи и худые руки. Он почему-то испугался, что мать голодает, и сам удивился: с чего бы это ему о ней беспокоиться.
– Заходи, – сказала она.
Больше не раздалось ни звука. В квартире стояла звенящая тишина, какая нечасто бывает в городе. Мать пристально смотрела на него. Он впился в нее взглядом, но так и не сел. Ему было невыносимо вдруг очутиться так близко к ней. Мать открыла рот, хотела что-то сказать, но промолчала. На Сэмюэла точно затмение нашло: все мысли разлетелись.
Тут из глубины квартиры донесся шум: кто-то спустил воду в унитазе, потом открыл и закрыл кран. Дверь туалета отворилась, и вышел человек в белой рубашке, коричневом галстуке и брюках, тоже коричневых, но другого оттенка. Увидев Сэмюэла, произнес: “Профессор Андерсон, сэр”, протянул ему мокрую руку и представился:
– Я Саймон Роджерс из компании “Роджерс и Роджерс”, адвокат вашей матушки. Мы с вами разговаривали по телефону.
Сэмюэл с недоумением воззрился на Роджерса. Адвокат вежливо улыбнулся. Это был худой коротышка с необычайно широкими плечами. На лбу у Роджерса виднелись такие глубокие залысины, что казалось, будто каштановые волосы его выстрижены буквой “м”.
– Зачем нам адвокат? – спросил Сэмюэл.
– Это я предложил, – пояснил Роджерс. – Я считаю необходимым присутствовать на всех допросах моей клиентки. Это входит в мои обязанности.
– Но это же не допрос, – возразил Сэмюэл.
– Для вас, разумеется, нет. Но ведь вас и не допрашивают.
Адвокат хлопнул в ладоши, не спеша подошел к столу, щелкнул замками портфеля, достал маленький микрофон и поставил его на середину стола. В плечах рубашка была ему как раз, а на теле висела, и Сэмюэлу показалось, что Роджерс похож на мальчишку, надевшего папины вещи.
– Я здесь для того, – произнес адвокат, – чтобы защищать интересы моей клиентки: правовые, конфиденциальные, эмоциональные.
– Вы же сами просили меня приехать, – удивился Сэмюэл.
– Именно так, сэр! И важно помнить, что мы одна команда. Вы согласились написать судье, чтобы объяснить, почему ваша мать заслуживает снисхождения. Моя задача – помочь вам написать письмо и убедиться, что вы пришли сюда, так сказать, без задней мысли.
– Невероятно, – произнес Сэмюэл, но и сам не знал, что конкретно имел в виду: то, что адвокат заподозрил его в обмане, или то, что он угадал. Потому что никакому судье он, разумеется, писать не собирался. Он приехал, чтобы выполнить условия контракта с Перивинклом: собрать на мать компромат и публично оклеветать ее ради денег.
– Цель сегодняшнего дознания, – начал адвокат, – во-первых, в том, чтобы прояснить действия вашей матери касательно ее мужественного протеста против бывшего губернатора Вайоминга. А во-вторых, в том, чтобы объяснить, почему моя клиентка – выдающаяся личность. Все прочее, сэр, не входит в сферу наших интересов. Хотите воды? Может, сока?
Фэй сидела молча, участия в разговоре не принимала, но Сэмюэл по-прежнему не мог думать ни о ком другом. Он ее побаивался, как фугаса, о котором лишь приблизительно знаешь, где тот зарыт.
– Присядем? – предложил адвокат, и они уселись рядом с Фэй за прямоугольный стол, сколоченный из потрескавшихся досок, которые в прежней жизни явно служили забором или сараем.
Три стакана воды оставили на подставках мокрые следы. Адвокат сел, поправил галстук, который в отличие от его брюк цвета кокосового ореха был бурым, положил руки на портфель и улыбнулся. Фэй по-прежнему взирала на происходящее отстраненно, безразлично. Она выглядела так же строго и уныло, как ее квартира – длинное помещение без перегородок, с рядом окон, смотревших на север, на небоскребы в центре Чикаго. Пустые белые стены. Ни телевизора, ни компьютера. Немного самой простой мебели. Вообще никаких приборов, которые нужно включать в розетку, как будто Фэй выбросила из жизни все ненужное.
