Сэмюэл уселся напротив нее и сдержанно кивнул, как незнакомцу на улице: чуть наклонил подбородок.
– Спасибо, что приехал, – поблагодарила мать.
Он снова кивнул.
– Как дела? – спросила она.
Он ответил не сразу. Бросил на мать взгляд, в котором, как надеялся Сэмюэл, читалось равнодушие и стальная решимость.
– В порядке, – ответил он. – Все хорошо.
– Вот и отлично, – сказала она. – А у отца?
– Великолепно.
– Вот и славно, – подытожил адвокат, – и хватит об этом. Давайте перейдем к делу, – он нервно рассмеялся.
Лоб его усеяли бисерины пота. Он инстинктивно одернул рубашку, которая была не совсем белой, а скорее сероватой, застиранной, с желтыми кругами под мышками.
– Итак, профессор Андерсон, самое время задать вопрос, касающийся нашей сегодняшней задачи.
Адвокат протянул руку и нажал кнопку на микрофоне, который стоял между Сэмюэлом и матерью. Загорелся синий огонек.
– Какой вопрос? – не понял Сэмюэл.
– Относительно героического протеста вашей матушки против тирании, сэр.
– Ах да, верно.
Сэмюэл взглянул на Фэй. Ему никак не верилось, что эта незнакомая, в общем-то, женщина – его мать. Куда девалась ее былая мягкость, – длинные мягкие волосы, мягкие руки, мягкая кожа? Новая Фэй была жесткой. На скулах играли желваки. На груди выпирали ключицы. На руках, тонких и крепких, как швартовые канаты, вздулись бицепсы.
– Ну ладно, – проговорил Сэмюэл, – так зачем ты это сделала? Зачем швырнула камнями в губернатора Пэкера?
Мать посмотрела на адвоката. Тот раскрыл портфель, выудил лист бумаги, густо исписанный с одной стороны, и протянул Фэй, которая прочитала его слово в слово:
– Что касается моих действий в отношении кандидата в президенты от партии республиканцев, бывшего губернатора Вайоминга Шелдона Пэкера, здесь и далее именуемого “губернатор”, – произнесла она и откашлялась, – то настоящим заявляю, подтверждаю, удостоверяю и торжественно клянусь: то, что я бросила гравий в сторону губернатора, отнюдь не следует расценивать как физическое насилие, попытку нанести телесные повреждения, избить, искалечить, изуродовать, изувечить или причинить иной непоправимый вред, равно как и оскорбить губернатора или любого, в кого мог случайно попасть гравий. Равно как я не имела намерения причинить моральный ущерб, боль, страдания, мучения или нанести травму тем, кто был свидетелем происшествия, а также тем, на кого мой чисто символический и политический жест мог оказать влияние иным способом. Мои действия стали необходимым, вынужденным, спонтанным, принципиальным ответом на фашистскую политику губернатора, равно как, поскольку я не имела возможности выбрать время, место и манеру моего непреднамеренного ответа, и на его выступления, во время которых он высказывал праворадикальные, милитаристские взгляды в защиту насилия и свободного ношения оружия. У меня есть все основания утверждать, что вышеперечисленное причиняло мне моральные страдания, сопоставимые с телесными повреждениями. Я также глубоко убеждена, что непреклонная и фанатическая позиция губернатора по вопросам борьбы с преступностью и беспорядками посредством крайних мер вплоть до кровопролития подразумевает готовность применить грубую силу в той же степени, в какой участники садомазохистских практик в целях получения сексуального удовлетворения соглашаются на избиение без дальнейшей уголовной или гражданско-правовой ответственности. Я выбрала гравий в качестве средства выражения своего символического протеста, поскольку никогда не занималась ни одним из существующих видов спорта, связанных с метанием мяча, равно как и не преступала закон, а значит, в моем случае угроза нанесения телесных повреждений посредством мелких камней минимальна, следовательно, гравий не является смертельным или опасным оружием, равно как и отягчающим обстоятельством, а я отнюдь не имела намерения причинить вред здоровью, будь то сознательно, умышленно, по небрежности, неосторожности или неуважению к ценности человеческой жизни. Мои действия продиктованы единственно, исключительно, целиком и полностью политическими соображениями и представляли собой политическое высказывание, которое не было направлено на разжигание ненависти, как не было вызвано желанием спровоцировать, оскорбить или подвергнуть опасности кого бы то ни было. Это был чисто символический жест, аналогичный выступлениям протестующих, которые, пользуясь гарантированной законом свободой слова, оскверняют флаг, рвут призывные повестки или выражают антивоенные взгляды иным способом.
Фэй положила лист на стол так медленно и осторожно, словно тот мог рассыпаться у нее в руках.
– Превосходно! – воскликнул адвокат. Лицо его, прежде бледное (такой сливочно-желтый цвет, подумал Сэмюэл, бывает у пластмассовых пупсов), налилось кровью. На лбу пузырился пот, точно в жару краска на стене дома. – Ну а теперь, раз уж мы с этим разделались, давайте устроим небольшой перерыв. – Адвокат выключил микрофон. – Прошу прощения, – сказал он и направился в туалет.
– Он бегает в туалет каждые пять-десять минут, – заметила Фэй. – Такая у него привычка.
– Что все это значит? – спросил Сэмюэл.
– Мне кажется, он туда ходит, чтобы вытереться. Пот с него льет ручьем. А еще он тратит уйму туалетной бумаги – не пойму, зачем? Ест он ее, что ли?
– Если честно, – Сэмюэл взял со стола лист бумаги и пробежал его глазами, – я не понял ни слова из того, что ты сказала.
– А ножки у него крохотные, как у ребенка. Ты заметил?
– Послушай, Фэй, – сказал Сэмюэл, и оба вздрогнули оттого, что он впервые в жизни назвал ее по имени. – Что происходит?
– Как бы тебе объяснить? Ладно, расскажу, что сама поняла. В общем, дело сложное. Несколько обвинений в словесных оскорблениях и еще несколько – в нанесении телесных повреждений. Умышленном. При отягчающих обстоятельствах. Кажется, я перепугала кучу народу в парке (эти подали в суд за словесные оскорбления), в кого-то попал гравий (эти обвиняют меня в нанесении телесных повреждений). Вдобавок меня обвиняют – как бишь его? – она стала считать на пальцах, – в нарушении порядка, непристойных действиях в общественном месте, хулиганстве и сопротивлении при задержании. Прокурор лютует: мы считаем, что по указке судьи.
– Чарльза Брауна.
– Его! Кстати, по закону за нанесение телесных повреждений при отягчающих обстоятельствах положено от трехсот часов общественных работ до двадцати пяти лет тюрьмы.
– Ничего себе разброс.
– Судья волен вынести любой приговор. Ты ведь напишешь ему письмо?
– Ага.
– Так уж постарайся, напиши как следует.
В трубах зажурчала вода, дверь туалета открылась, адвокат вышел и, улыбаясь, вытер руки о штаны. Фэй оказалась права: Сэмюэл никогда не видел, чтобы у взрослого мужчины был такой крошечный размер ноги.
– Превосходно! – сказал адвокат. – Все идет как нельзя лучше.
