Как ему удается сохранять равновесие с такими широченными плечами и крохотными ступнями? Он похож на перевернутую пирамиду, балансирующую на кончике.
Адвокат уселся за стол и забарабанил пальцами по портфелю.
– Переходим ко второй части! – объявил он и включил микрофон. – Сейчас мы поговорим о том, почему ваша матушка – выдающаяся личность, а следовательно, совершенно не заслуживает того, чтобы ее упекли в тюрьму на срок до двадцати лет.
– Неужели ее действительно могут посадить так надолго?
– Хочется верить, что нет, сэр, но я бы предпочел подстраховаться. А теперь давайте мы вам расскажем о том, как ваша матушка щедро жертвует средства на благотворительность.
– Меня куда больше интересует, чем она занималась последние пару десятков лет.
– Работала в школе. Она очень ценный и уважаемый сотрудник. Вдобавок увлекается поэзией. Можно сказать, она истинная ценительница искусства.
– Вы меня, конечно, извините, – не выдержал Сэмюэл, – но я не очень хорошо понимаю, с какой это стати она “выдающаяся личность”.
– Почему же?
– Ну а что я должен сказать судье? Что она прекрасный человек? Отличная мать?
Адвокат улыбнулся.
– Вот именно.
– Я не могу сказать того, чего не думаю.
– Почему?
Сэмюэл перевел взгляд с адвоката на мать, потом снова на адвоката.
– Вы серьезно?
Адвокат с улыбкой кивнул.
– Вообще-то она меня бросила, когда мне было одиннадцать лет!
– Да, сэр, и я надеюсь, что вы понимаете: будет лучше, если об этом эпизоде из ее жизни никто не узнает.
– Она меня бросила без предупреждения.
– Мне кажется, сэр, будет лучше, если вы в интересах нашего общего дела поймете, что ваша матушка вас не бросила, а отдала на усыновление, причем, заметьте, позже обычного.
Адвокат открыл портфель и достал брошюру.
– Между прочим, ваша матушка сделала для вас куда больше, нежели большинство биологических матерей, – продолжал он, – в том, что касается выбора потенциальных усыновителей, заботы о том, чтобы ребенок попал в хорошую семью и так далее. Должен заметить, в некотором смысле она сделала для вас все возможное и невозможное.
Он протянул Сэмюэлу брошюру в ярко-розовой обложке с фотографиями улыбающихся многонациональных семейств и надписью мультяшным шрифтом “Добро пожаловать в приемную семью!”.
– Но я вырос не в приемной семье, – поправил Сэмюэл.
– Не стоит все воспринимать буквально, сэр.
Адвокат весь упрел: кожа его блестела от пота, как росистая трава поутру. Рубашка намокала под мышками и на рукавах так, как будто ее медленно поглощала медуза.
Сэмюэл уставился на мать, но та лишь пожала плечами – мол, ну и что ты будешь делать? В окнах за ее спиной маячила в дымке смога серая башня Сирс-тауэр
[15]. Когда-то она считалась самым высоким зданием в мире, но эти времена миновали, и теперь небоскреб не входил даже в первую пятерку. Да и название у него изменилось.
– Как здесь тихо, – заметил Сэмюэл.
Мать нахмурилась.
– Что?
– Не слышно ни людей, ни машин. Сплошное уединение.
– А, ты вот о чем. В доме начали ремонт, но тут рынок недвижимости рухнул, – пояснила мать, – так что успели отремонтировать всего пару квартир, а остальное не доделали, да так и бросили.
– То есть ты живешь одна во всем доме?
– Нет, через два этажа надо мной еще одна супружеская пара. Богемные художники. Но мы не общаемся.
– Тебе, наверно, тут одиноко.
Мать посмотрела ему в глаза.
– Нормально, – ответила она.
– А я ведь о тебе совсем забыл, – признался Сэмюэл. – И не вспоминал, пока все это не случилось.
– Правда?
– Ага. До этой недели я о тебе и не думал.
Мать улыбнулась своим мыслям, уставилась на стол перед собой, провела по нему ладонями, словно хотела вытереть.
– На самом деле мы ничего не забываем, – сказала она. – Строго говоря, все воспоминания по-прежнему хранятся у нас в голове, просто мы теряем к ним дорогу.
– Ты о чем?
– Я недавно читала одно исследование, – пояснила мать. – О том, как работает память. Там собралась целая команда – физиологи, молекулярные биологи, неврологи, – и вот они пытались выяснить, где именно мы храним воспоминания. Кажется, это было не то в “Нейчур”, не то в “Ньюрон”.
– Любишь легкое чтение?
– У меня масса интересов. Так вот они выяснили, что воспоминания вполне реальны и материальны. Они хранятся в определенных клетках мозга, которые можно увидеть своими глазами. А появляется воспоминание так: допустим, есть идеально чистая нетронутая клетка, которая потом искажается и выходит из строя. Так вот это искажение и есть воспоминание. И оно никогда никуда не девается.
– Ничего себе, – произнес Сэмюэл.
– Вроде бы это все-таки было в “Нейчур”.
– Ты это серьезно? – не выдержал Сэмюэл. – Я тут перед тобой душу наизнанку выворачиваю, а ты мне рассказываешь про какое-то исследование, о котором читала?
– Мне понравилась метафора, – пояснила Фэй. – И, кстати, ты ничего передо мной не выворачивал. Пока что.
Адвокат откашлялся.
– Давайте вернемся к делу, – предложил он. – Профессор Андерсон, сэр, быть может, вы хотите о чем-то спросить?
Сэмюэл вскочил и принялся мерить комнату шагами. Подошел к книжному шкафу у стены и оглядел полки, чувствуя спиной взгляд матери. В основном поэзия. Множество книг Аллена Гинзберга. Сэмюэл вдруг поймал себя на том, что ищет номер того самого журнала, где был опубликован его рассказ: он понял это по разочарованию, которое испытал, обнаружив, что журнала в шкафу нет.
Он развернулся к столу.
– Скажи-ка мне вот что.
– Сэр, вы вне зоны действия микрофона, – предупредил адвокат.
– Я хочу знать, чем ты занималась все эти двадцать лет. И куда поехала, когда ушла от нас.
– Едва ли это имеет отношение к нашему расследованию, сэр.
– И что ты делала в шестидесятые. За что тебя арестовали. И почему по телику говорят, что ты…
– То есть ты хочешь знать, правда ли это, – перебила Фэй.
– Да.
– Была ли я радикалкой? Участвовала ли в протестах?
– Да.
– Арестовывали ли меня за проституцию?
– Да. Оказывается, я ничего не знаю о том, как ты провела один месяц в 1968 году. Я-то думал, ты была дома, в Айове, с дедушкой Фрэнком, дожидалась папу из армии. А тебя, оказывается, там не было.
