– Да.
– Ты была в Чикаго.
– Очень недолго. Потом уехала.
– Я хочу знать, что случилось.
– Гм! – подал голос адвокат и забарабанил пальцами по портфелю. – Что-то мы отклонились от темы. Давайте ближе к делу.
– Но ты же не только об этом хотел меня спросить, так? – заметила Фэй. – У тебя ведь есть и другие, куда более важные вопросы?
– И до них дойдет. В свое время, – отрезал Сэмюэл.
– А чего ждать? Вот мы сейчас все сразу и выясним. Ну же, спрашивай. У тебя ведь на самом деле ко мне один-единственный вопрос.
– Давай-ка начнем с фотографии. На которой ты на демонстрации протеста в 1968 году.
– Ты же не за этим пришел. Задавай свой вопрос. Спрашивай меня о том, что действительно хочешь знать.
– Я пришел, чтобы написать письмо судье.
– Врешь. Давай. Задавай вопрос.
– Это к делу не относится.
– Задавай уже. Ну!
– Это неважно. Ничего такого…
– Согласен! – перебил адвокат. – Это несущественно.
– Заткнись, Саймон, – отрезала Фэй и пристально посмотрела на Сэмюэла. – Ему это важно. Он потому и пришел. Хватит притворяться, давай, спрашивай.
– Что ж, ладно. Я хочу знать: почему ты меня бросила?
Стоило ему произнести: “Почему ты меня бросила?” – как он почувствовал, что к горлу подступают слезы. Этот вопрос мучил его всю юность. Сэмюэл всем говорил, что мама умерла. Когда его спрашивали про мать, было проще ответить, что она умерла. Ведь когда он говорил правду, его спрашивали, почему же она ушла и куда, а он не знал. И тогда на него так странно смотрели, словно это он во всем виноват. Почему она его бросила? Он не спал ночей из-за этого вопроса, пока не смирился и не научился его игнорировать. И вот сейчас, когда Сэмюэл спросил ее об этом, его охватили прежние чувства: стыд, одиночество, жалость к себе, так что он с трудом выговорил последнее слово, потому что у него перехватило горло и он понял, что сейчас расплачется.
Сэмюэл с матерью с минуту смотрели друг на друга, потом адвокат наклонился, что-то прошептал ей на ухо, и Сэмюэл увидел, как потухла ее решимость. Мать опустила взгляд на колени.
– Давайте вернемся к нашей теме, – произнес адвокат.
– Мне кажется, я заслужил ответ, – возразил Сэмюэл.
– Давайте обсудим ваше письмо, сэр.
– Мне ведь ничего от тебя не надо, – продолжал Сэмюэл, – но неужели так сложно ответить на мои вопросы? Неужели я многого прошу?
Фэй отрешенно скрестила руки на груди. Адвокат выжидающе смотрел на Сэмюэла. Капли пота на его лбу набухли, как пузыри, грозя в любую минуту обрушиться на глаза.
– Знаешь, что меня больше всего потрясло в той статье из “Нейчур”, ну, про память? – наконец проговорила Фэй. – Оказывается, наши воспоминания буквально вшиты в мозг. Все, что мы знаем о прошлом, в прямом смысле на нас написано.
– Ты это к чему? – не понял Сэмюэл.
Фэй закрыла глаза и потерла виски: раздраженный и нетерпеливый жест, знакомый Сэмюэлу с детства.
– Неужели непонятно? – спросила она. – Каждое воспоминание – как шрам.
Адвокат хлопнул по портфелю и сказал:
– Все, хватит!
– Ты так и не ответила на мои вопросы, – заметил Сэмюэл. – Почему ты меня бросила? Что случилось с тобой в Чикаго? Почему ты никому об этом не сказала? Что ты делала все эти годы?
Фэй посмотрела на него, и вся ее жесткость словно испарилась. Она бросила на него такой же печальный взгляд, как в то утро, когда ушла.
– Прости, – ответила она. – Но я не могу тебе ответить.
– Ну пожалуйста, ради меня, – умолял Сэмюэл. – Ты даже не представляешь, как для меня это важно. Мне нужно знать.
– Я дала тебе все, что могла.
– Но ты же мне ничего не сказала. Почему ты ушла? Ну скажи!
– Не могу, – произнесла Фэй. – Это личное.
– Личное? Ты серьезно?
Фэй кивнула и уставилась в стол.
– Это слишком личное, – повторила она.
Сэмюэл скрестил руки на груди.
– Ты сама вынудила меня задать этот вопрос, а теперь говоришь: мол, это слишком личное? Да пошла ты!
Тут адвокат принялся собирать вещи и выключил микрофон. Капли пота стекали ему на воротник.
– Профессор Андерсон, большое вам спасибо за то, что потрудились приехать, – сказал он.
– Я-то думал, ниже падать некуда, но тебе это удалось, – Сэмюэл встал из-за стола. – Поздравляю, Фэй, ты настоящий виртуоз. Маэстро. И надо бы хуже, да некуда.
– Мы с вами свяжемся! – объявил адвокат и принялся теснить Сэмюэла к выходу из квартиры, подталкивая теплой мокрой ладонью в спину. – Мы вам позвоним и обсудим, что же делать дальше. – Он распахнул дверь и вывел Сэмюэла из квартиры. Лоб адвоката усеивали капли пота размером с охотничью дробь. Рубаху под мышками можно было выжимать, словно он пролил туда огромный стакан кока-колы. – Мы будем с нетерпением ждать ваше письмо судье Брауну, – добавил он. – Хорошего вам дня!
После чего захлопнул дверь и запер ее.
Всю обратную дорогу – пока вышел из здания, пока доехал до дома через весь Чикаго и пригороды – Сэмюэлу казалось, что он сейчас развалится на куски. Тут он вспомнил совет с сайта: “Заручитесь поддержкой родных и друзей”. Ему нужно с кем-то поговорить. Но с кем? Не с отцом же, ясное дело. И не с коллегами. А больше он ни с кем и не общался, кроме приятелей из “Мира эльфов”. Дома он тут же вошел в игру. Его, как обычно, встретили приветствиями: “Привет, Плут!”, “Рад тебя видеть!”. В чате гильдии он задал вопрос: “Народ, кто в Чикаго, давайте встретимся вечерком? Посидим где-нибудь”.
Ответом было неловкое молчание. Сэмюэл понял, что нарушил границу. Он предложил встретиться в реальной жизни: так поступают только придурки и маньяки. Он уже хотел извиниться – мол, ладно, проехали, – как вдруг откликнулся Павнер, их гениальный вождь, гуру гильдии в “Мире эльфов”: “Давай. Я знаю клевое место”.
2
Лора Потсдам сидела в жутком кабинете декана и объясняла, что же все-таки произошло между ней и Сэмюэлом.
– Он сказал, что никакого нарушения обучаемости у меня нет, – распиналась она, – и что я просто не очень умная.
– Боже мой, – пораженно ответила декан.
Полки в ее кабинете были уставлены в основном книгами о черной смерти, стены украшали стилизованные под старину иллюстрации, на которых были изображены страдальцы в гнойниках или парше и трупы, уложенные вповалку на тележках. Лора полагала, что ничего страшнее графика похудения ее соседки по комнате на стене висеть не может, однако недвусмысленный интерес декана к истории открытых ран доказывал, что девушка жестоко ошибалась.
