“Мысль о домашней работе приводит меня в уныние и ужас”.
“Мне трудно заводить друзей”.
“Мне так трудно ходить на занятия, что порой у меня невыносимо болит голова и/или случается несварение желудка”.
Такого с нею почти никогда не бывало, и Лора успокоилась: значит, она нормальная. В итоге ей поставили диагноз “нарушение обучаемости”, и она очень гордилась собой, как тогда, когда пришла устраиваться на работу в кинотеатр и ее сразу же взяли: та же радость, что добилась-таки своего. Ей ни капельки не было стыдно за свой обман, потому что на несколько вопросов из анкеты она ответила честно, а значит, процентов на десять у нее действительно нарушена обучаемость, к тому же занятия такая скука и отстой, что невозможно сосредоточиться, а следовательно, еще процентов на сорок пять у нее из-за этого проблемы с учебой, то есть обучаемость нарушена на целых пятьдесят пять процентов, которые она округлила до ста.
Лора подбросила горсть скрепок примерно на метр в воздух и смотрела, как они разлетаются, кружась. Наверно, если больше тренироваться, ей удастся достичь совершенства, и скрепки станут падать симметрично. Будут взлетать и опускаться облаком, синхронно.
Скрепки разлетелись по полу. Гамлет вещал:
О, если бы моя тугая плоть
Могла растаять, сгинуть, испариться!
Ну что за бред.
Оставалось только одно. Так сказать, последний патрон. Лора набрала номер декана.
– Профессор Андерсон не может обеспечить мне подходящие условия для учебы, – выпалила она, едва только декан взяла трубку. – На его занятиях мне некомфортно.
– Понимаю, – ответила декан. – Понимаю. А почему?
– Потому что у меня не получается свободно выражать свою точку зрения.
– Почему именно не получается?
– Мне кажется, профессор Андерсон не ценит меня как личность.
– Что ж, давайте встретимся и обсудим это вместе с ним.
– У него на занятиях я не чувствую себя в безопасности.
– Что? – пораженно спросила декан, и Лоре показалось, будто она услышала, как ее собеседница выпрямилась в кресле.
“Безопасное пространство”. Последнее время все студенты только об этом и говорили. Лора толком не понимала, что это значит, но прекрасно знала, что на этих словах у администрации уши сразу вставали торчком.
– На его занятиях я не чувствую себя в безопасности, – продолжала Лора. – Он не сумел создать для меня безопасное пространство.
– Боже мой!
– Мне там плохо.
– Боже мой!
– Я не утверждаю, что он меня унижает или, так сказать, пристает ко мне, – добавила Лора. – Я лишь хочу сказать, что на его занятиях мне все время кажется, будто меня вот-вот унизят.
– Что ж, понятно.
– Я не могу настроиться на сочинение по “Гамлету”, а все потому, что преподавателю не удалось создать безопасное пространство, в котором я бы не боялась показаться ему такой, какая я есть на самом деле.
– Разумеется.
– Стоит мне сесть за сочинение для профессора Андерсона, как меня охватывает уныние, и я чувствую себя так, будто меня обидели. Меня это мучит. Если я напишу работу своими словами, он поставит мне плохую оценку, и я расстроюсь, потому что буду чувствовать себя глупой и сомневаться в своих силах. Разве же это справедливо, что мне, для того чтобы получить диплом, приходится чувствовать себя глупой?
– Вовсе нет, – ответила декан.
– Вот и мне так кажется. И мне совсем не хочется описывать эту ситуацию в студенческой газете, – намекнула Лора. – Или у себя в блоге. Или рассказывать тысяче друзей в “ЯТут”.
Шах и мат. В ответ на Лорины слова декан пообещала, что непременно разберется в ситуации, и предложила ей пока забыть о сочинении, успокоиться, а они тем временем что-нибудь придумают.
Победа. Еще одно задание успешно выполнено. Лора закрыла “Гамлета” и бросила книгу в угол. Закрыла ноутбук. Телефон звякнул. Снова Джейсон: на этот раз наконец-то попросил, чего ему все это время хотелось:
Пришли мне свою фотку, я скучаю!!!
Пошлую или милую?”
Пошлую!!!
Ахаха лол:))
Она разделась догола и, держа телефон на вытянутой руке, сфотографировалась в разных сексуальных позах, которые почерпнула за два десятилетия из “Космо”, каталога “Виктория Сикрет” и порнографии в интернете. Лора сделала с дюжину кадров с разных ракурсов и с разным выражением лица: сексуально-возбужденным, сексуально-удивленным, сексуально-насмешливым, сексуально-довольным и так далее.
А потом никак не могла выбрать, какую послать Джейсону, потому что они все офигенные.
3
Павнер предложил встретиться в баре под названием “Иезавель”.
Сэмюэл написал:
Похоже на название стрип-клуба.
Так это он и есть гы
Правда, что ли?
Да нет… но типа того
Клуб располагался в другом пригороде Чикаго, который разросся в середине шестидесятых, в первую волну массового переселения из города. Сейчас пригород медленно умирал. Все, кто четверть века назад сбежал из Чикаго, понемногу перебирались обратно, обживали небоскребы в недавно перестроенном центре города. Белое население возвращалось в город, и пригороды первого поколения с их скромными домами и вычурными торговыми центрами попросту устарели. Люди уезжали, с их отъездом падала в цене недвижимость, а за нею неудержимо приходило в упадок и все остальное. Закрывали школы. Забирали ставнями витрины магазинов. Фонари не горели. Дороги не ремонтировали, и ямы в асфальте становились шире. Гигантские коробки сетевых торговых центров пустовали, и только старые логотипы еще читались на грязных безымянных фасадах.
Клуб “Иезавель” находился в торговом центре между магазином спиртных напитков и заведением, где можно было взять напрокат шины с возможностью выкупа. Высокие витрины были заклеены черной пленкой, под которой местами образовались пузырьки воздуха, так что она отошла. Внутри местечко по всем признакам смахивало на стриптиз-клуб: высокая сцена, металлический шест, багровое освещение. Но без стриптизерш. Смотреть внутри было нечего, кроме примерно дюжины телевизоров, расположенных таким образом, что, где бы ты ни сидел, обязательно видел экраны минимум четырех. Телевизоры показывали разные кабельные каналы: спортивный, музыкальный, с телевизионными играми, кулинарный. Самый большой телевизор висел над сценой, так что казалось, будто он прикручен непосредственно к шесту для стриптиза: по нему передавали снятое в девяностых кино про стриптизерш.
Посетителей в клубе почти не было. Несколько парней за стойкой таращились в экраны телефонов. В кабинке в глубине зала молча сидела компания из шести человек. Сэмюэл не заметил никого, кто походил бы на Павнера (“У меня светлые волосы, я буду в черной футболке” – так он описал себя), и решил подождать его за столиком. Телевизор над барной стойкой показывал музыкальный канал: передавали интервью с Молли Миллер. Сегодня вечером должна была состояться премьера ее клипа: “Ну там как бы про то, что надо быть собой, – объясняла Молли. – Песня так и называется: «Нужно из себя что-то представлять». Типа быть верным себе. Не меняться и все такое”.
