Это воспоминание врезалось ей в память: таким отец, в сущности, и был – одинокий, злой, он сидел, ссутулясь и положив руки на стол, словно молился.
Он провел на улице весь вечер. Фэй уложили спать. Мама выкупала ее, подоткнула ей одеяло и налила стакан воды. Он всегда стоял на тумбочке: вдруг ночью захочется пить. Низкий, широкий, с толстым дном, рассчитанный на взрослого. Жаркими летними вечерами Фэй любила обхватить его ладонями, чувствуя его прочность и тяжесть. Ей нравилось прижать стакан к щеке, ощутить его гладкость и прозрачную прохладу. Вот и сейчас она прижимала стакан к лицу, как вдруг раздался короткий негромкий стук, дверь медленно и плавно отворилась, и в комнату вошел отец.
– Я тебе кое-что принес, – сказал он, сунул руку в карман и выудил оттуда хрустальную статуэтку: морщинистого старика с белой бородой, который с довольным видом сидел, расставив ноги, над миской с овсянкой. В руке у него была деревянная ложка.
– Старинная вещь, – пояснил отец и протянул фигурку Фэй.
Она взяла ее, погладила, рассмотрела. Статуэтка была величиной с чайную чашечку, полая, хрупкая, тонкая, пожелтевшая от времени, – точь-в-точь худенький Санта-Клаус, только с другим выражением лица: Санта всегда казался веселым и оживленным, а этот старикашка – противным и злобным. Наверно, из-за глумливой ухмылки и из-за того, как настороженно обнимал тарелку с овсянкой – точно собака, которая охраняет свою миску.
– Что это? – спросила Фэй, и отец ответил: домовой, дух, который обычно живет в подвале.
Такие предания бытовали в Норвегии давным-давно, когда мир был полон чудес (так думала Фэй) и сверхъестественные существа обитали всюду – в воздухе, на море, в горах, в лесной глуши, в домах. Присмотрись – и увидишь духа: все могло оказаться чем-то другим. Лист, лошадь, камень. Мир нельзя было воспринимать буквально, нужно было докапываться до истины, которая скрывалась за видимостью правды.
– У вас на ферме тоже в подвале жил домовой? – спросила Фэй.
Отец просиял. Он всегда с удовольствием вспоминал о родине. Вечно хмурый, он улыбался лишь когда описывал те места: большой темно-красный деревянный дом в три этажа на краю городка, позади дома – море, длинный причал, с которого он рыбачил погожими деньками, поле перед домом в окружении сосен, сарайчик для коз, овец и лошади. Дом на верхнем краю света, говорил отец, в норвежском городке под названием Хаммерфест. Рассказывая об отчем доме, Фрэнк словно переносился туда.
– Да, – сказал он, – там тоже жили духи.
– Тебе бы хотелось сейчас там жить?
– Наверно, – ответил отец. – Там жили духи, но нестрашные.
Он объяснил, что домовые вовсе не злые, иногда даже добрые, помогают на ферме, заботятся о посевах, расчесывают гривы лошадям. Людей домовые сторонятся; по четвергам им приносят сваренную на сливках овсянку со сливочным маслом, и если этого не сделать, домовые рассердятся. С людьми они не дружат, но и не донимают их: просто живут в свое удовольствие. Духи-эгоисты, в общем.
– И вот так они выглядят? – Фэй вертела в руке статуэтку.
– Они невидимки, – ответил Фрэнк. – И показываются человеку, только если сами захотят. Поэтому их видят нечасто.
– А как они называются по-настоящему? – спросила Фэй.
– Ниссе, – произнес Фрэнк. Фэй кивнула. Ей нравились странные названия, которые отец давал этим призракам: ниссе, нёкк, гангферд, драуг. Фэй понимала, что это все старинные европейские слова. Их иногда произносил отец – чаще случайно: они вырывались у него в минуты злости или волнения. Как-то раз он показал ей книгу, полную таких вот непонятных слов. Отец сказал, что это Библия. На титульном листе было нарисовано генеалогическое древо. Ее имя тоже там было, он показал: Фэй. И имена ее родителей, и над ними еще чьи-то имена, которые она отродясь не слыхала, странные имена со странными пометками. Бумага была тонкая, ломкая, желтая, черные чернила выцвели до бледно-лилового и голубого оттенка. Все эти люди, сказал отец, остались на родине, а Фритьоф Андресен изменил имя на Фрэнка и отважно перебрался в Америку.
– Как думаешь, а у нас тут живет ниссе? – спросила Фэй.
– Как знать, – ответил отец. – Иногда они тебя всю жизнь преследуют.
– Они добрые?
– По-всякому. Вспыльчивые, это точно. Их нельзя обижать.
– Я их никогда не обижу.
– Иногда это получается не нарочно.
– Как это?
– Ну вот, например, когда ты принимаешь ванну, вода проливается на пол?
Фэй подумала и согласилась: да, такое бывает.
– Так вот если ты пролила воду, нужно быстренько все вытереть. Иначе протечет в подвал и замочит ниссе. И тогда он очень обидится.
– И что?
– И разозлится.
– И что он сделает?
– А вот послушай, – ответил отец и рассказал ей историю.
Давным-давно на ферме неподалеку от Хаммерфеста жила красивая девочка, а звали ее Фрейя (тут Фэй улыбнулась оттого, что девочкино имя так походило на ее). Как-то в четверг вечером отец велел Фрейе отнести ниссе овсянку, сваренную на сливках. Девочка послушно пошла выполнять, что сказал отец, но по пути в подвал вдруг сильно проголодалась. Мама ее в тот вечер сварила отличную освянку, с коричневым сахаром, корицей, изюмом и кусочками баранины. Фрейе было жалко отдавать домовому такую вкуснятину. Девочка спустилась в подвал, спряталась в укромный уголок, съела всю кашу сама, вылизала миску и допила, что осталось на донышке. Не успела она вытереть подбородок, как на нее накинулся домовой и закружил в танце. Девочка пыталась вырваться, но хватка у ниссе была железная. Он прижал Фрейю к себе и запел: “Раз ты ниссе обокрала, так пляши, пока не упала!” Девочка кричала, звала на помощь, но домовой уткнул ее лицо себе в бороду, и ее мольбы никто не услышал. Домовой кружил Фрейю, скакал с ней по всему подвалу. Он двигался так проворно, что она за ним не поспевала, спотыкалась, падала, а ниссе снова ее поднимал, тянул за руки, рвал на ней одежду, пока Фрейя не рухнула замертво. Она побледнела, задыхалась, от платья ее остались одни кровавые лоскуты. Ее нашли утром: девочка была при смерти. Несколько долгих месяцев пролежала она в постели, но даже потом, когда Фрейя уже выздоровела, отец больше ни разу не попросил ее отнести ниссе овсянку.
– Прости меня за то, что я привела мальчишек в подвал, – сказала Фэй, когда отец закончил рассказ.
– Спи, – ответил он.
– Мне бы хотелось там побывать, – призналась Фэй. – На ферме в Хаммерфесте с темно-красным домом. Однажды я туда приеду.
– Нет, – возразил отец, и лицо у него при этом было такое же усталое и печальное, как когда он стоял один над гаснувшими угольями во дворе. – Ты никогда не увидишь тот дом.
Той ночью Фэй не сомкнула глаз. Несколько часов она не могла заснуть, прислушивалась к каждому шороху, к шелесту ветра: ей казалось, что это призраки или воры. Тени на стене от шевелившихся листьев складывались в страшные образы: грабители, волки, черти. Фэй била лихорадка, и, чтобы успокоиться, охладиться, девочка прижимала ко лбу и груди стоявший на тумбочке стакан воды. Она цедила воду и вспоминала историю, которую рассказал отец: “Иногда они тебя всю жизнь преследуют”. Фэй представляла, что внизу, в подвале, притаилось страшное существо, что-то невнятно бормочет и следит за ними: при мысли об этом ее охватывала жуть.
