– Я поклялась молчать, – сказала Пегги. – Обещала держать рот на замке.
– И кто же этот парень?
– Он из нашего класса.
– Кто?
– Угадай!
– Не собираюсь я ничего угадывать.
– Ну давай!
– Говори уже.
На самом деле Фэй это вовсе не интересовало. Даже связываться не хотелось: зачем ей лишнее беспокойство? Она привыкла быть одна, держалась особняком, и ее это совершенно устраивало. Лишь бы ее не трогали.
– Ну ладно, – смилостивилась Пегги. – Хорошо. Не хочешь гадать, не надо. Я тебе все скажу. Готова?
– Готова, – ответила Фэй и замолчала.
Пегги тоже молчала, наслаждаясь моментом, и лукаво смотрела на Фэй, которая терпеливо пережидала эту затянувшуюся театральную паузу, но в конце концов не выдержала и прикрикнула:
– Да говори ты уже!
– Ладно-ладно, – сказала Пегги. – Это Генри! Генри Андерсон! Ты ему нравишься!
Генри? Фэй не знала, чего ждала, но уж точно не этого. Генри? Да она его даже не замечала. И никогда о нем не думала.
– Генри, – повторила Фэй.
– Да, – кивнула Пегги. – Генри. Это судьба. Вы созданы друг для друга. Тебе ведь даже фамилию менять не придется!
– Придется! Андресен и Андерсон – разные фамилии.
– Ну и что, – уперлась Пегги. – Все равно он классный.
Фэй вернулась домой и закрылась в своей комнате. Впервые всерьез задумалась о том, каково это, когда у тебя есть парень. Посидела на кровати. Ночью толком не спала. Поплакала. К утру решила, что, как ни странно, Генри ей очень нравится. Убедила себя в том, что он симпатичный. Такой крепкий, как полузащитник в американском футболе. Тихий. Может быть, он всегда ей нравился. Теперь она смотрела на него другими глазами: он казался ей более красивым, веселым, румяным. Фэй не знала, что Пегги провернула с ним ту же штуку. Целый день донимала его намеками – дескать, он нравится одной девочке. Потом призналась, что это Фэй. В тот день он пришел в школу, увидел Фэй и удивился: как же он раньше не замечал, какая она красавица? Как она изящна и проста. Какие живые глаза скрываются за большими круглыми очками.
Вскоре после этого они начали встречаться.
Вот и вся любовь, думает Фэй. Мы любим других за то, что они любят нас. Такой вот нарциссизм. Надо трезво смотреть на вещи: судьба и прочие абстракции тут ни при чем. В конце концов, Пегги могла выбрать любого парня из школы.
Эти мысли мелькают у нее в голове, когда они вечером сидят на берегу реки, куда Генри привел ее, чтобы извиниться (так думает Фэй). С той ночи на детской площадке он держался с ней робко. Из-за того, что случилось после выпускного. Они почти об этом не говорят – разве что намеками. Чтобы не сболтнуть лишнего.
– Прости меня за… ну ты знаешь, – просит Генри, и Фэй становится его жаль: он так теряется, когда речь заходит об этом.
Ее раздражает, что он так раскаивается, так стыдится. Провожает ее домой, носит за ней сумку с книжками, причем идет непременно на шаг позади нее, понурив голову, задаривает ее цветами и шоколадками. Иногда в припадке самобичевания произносит что-нибудь вроде: “Господи, какой же я идиот!” Или приглашает ее в кино и, не успевает она ответить, добавляет что-нибудь вроде: “Разумеется, если ты все еще хочешь быть моей девушкой”.
А ведь всего этого могло и не быть. Если бы Фэй училась в другой школе. Если бы ее родители переехали в другой город. Если бы Пегги в тот день болела. Если бы она выбрала другого парня. И так далее, и тому подобное. Тысячи вариантов, миллион возможностей, и в результате Фэй не сидела бы тут на песочке с Генри.
Генри как на иголках: сжимает и разжимает кулаки, ковыряет землю, бросает камешки в воду. Фэй попивает кока-колу из бутылки и ждет. Он решил, что приведет сюда Фэй и они останутся вдвоем на берегу реки, а что будет дальше, не придумал. Теперь вот не знает, что делать. Расхаживает туда-сюда, прихлопывает какое-то насекомое, пролетевшее перед лицом, сидит рядом с Фэй нервный и напряженный, как норовистый конь. Фэй его муки раздражают. Она пьет кока-колу.
Река сегодня воняет рыбой – сырой тошнотворный запах, словно в скисшее молоко капнули нашатыря, – и Фэй вспоминает, как однажды они с отцом ходили на лодке. Он учил ее рыбачить. Ему это было важно. Сам-то он с детства рыбачил, еще мальчишкой этим зарабатывал. Но Фэй рыбалка не понравилась. Она даже не сумела без слез насадить на крючок червя: он обвился вокруг ее пальца, а когда она проткнула его кожу, из него брызнула коричневая слизь.
Вот и Генри сейчас похож на того червя: того и гляди лопнет.
Они смотрят на реку, на синее пламя азотного завода, на луну и лунную рябь на воде. Метрах в десяти от них на волнах качается бутылка. У самого лица Фэй пролетает жук. Волны мерно накатывают на берег, и чем дольше они сидят там, тем больше Фэй кажется, будто река дышит – сжимается и разжимается, вдыхает и выдыхает, а вода, отступая, гладит камни.
Наконец Генри оборачивается к ней и говорит:
– Я хотел у тебя кое-что спросить.
– Давай.
– Но… не знаю, смогу ли, – продолжает он. – Смогу ли спросить у тебя о таком.
– Почему бы и нет? – отвечает Фэй, смотрит на Генри и понимает, что давно уже не глядела на него – сколько же именно? Весь вечер? Она отводила глаза, ей было стыдно за него, она злилась, и вот теперь заметила, как он мрачен и сердит.
– Я хочу… – Генри осекается. Он так и не договорил: вместо этого он наклоняется к Фэй и целует ее.
Взасос.
Как в ту ночь на площадке. Поцелуй застает Фэй врасплох: она чувствует вкус Генри, тепло его тела, маслянистый запах его рук, которые сжимают ее лицо. Он так напористо целует Фэй, так сильно прижимается губами к ее губам, так дерзко засовывает язык ей в рот, что она не помнит себя от изумления. Это больше похоже на схватку, а не на поцелуй. Фэй падает на песок, он прижимается к ней, ложится на нее, неистово целует, не выпуская ее лица. Генри вовсе не груб, но настойчив. Фэй порывается увернуться, но он крепко ее обнимает, прижимается к ней всем телом. Они стукаются зубами, но Генри не прерывает поцелуй. Он впервые ведет себя с ней, как мужчина, так властно и смело. Под тяжестью его тела Фэй не может пошевелиться. Она вдруг чувствует, что замерзла, что в животе у нее кока-кола, и ей хочется рыгнуть. Хочется высвободиться и убежать.
Вдруг Генри замирает, чуть отстраняется и смотрит на нее. Лицо его перекосило от возбуждения. Он глядит на Фэй с отчаянием и мольбой. Он ждет, что она возмутится. Ждет, что она скажет “нет”. И она уже готова ему отказать, но удерживается. И ночью, когда все закончится, когда Генри отвезет ее домой и Фэй без сна пролежит до рассвета, думая о том, что же произошло, именно этот миг она будет вспоминать снова и снова, пытаясь понять, отчего не ушла, хотя могла бы. Вот что не дает ей покоя.
