Бишоп обдумывает предложение Блёвика.
– Час, говоришь? – уточняет он. – Тебе же есть чем заняться. Не хочу тебя от дела отрывать: ведь если ты проторчишь в сортире, придется на час меньше гонять лысого. Может, сойдемся на пяти минутах?
Но Блёвика на это не купишь: все знают, что Бишопа готовили в снайперы, а снайперов учат подолгу задерживать дыхание, минут по пять, если не больше. Может, врут, конечно.
– Час, и точка, – отрезает Блёвик. – Это мое последнее слово.
Бишоп делает вид, будто обдумывает предложение Блёвика, хотя все прекрасно понимают, что он и так согласен. От такого он не откажется. Наконец он говорит: “Ладно”, все радостно галдят, и Бишоп протягивает Блёвику М24:
– Все равно не попадешь, – ехидничает он.
Блёвик принимает положение для стрельбы с колена, точно игрушечный солдатик, – так из М24 точно не стреляют, и Бишоп улыбается, качает головой, а зрители, то есть экипаж “брэдли” и парни из шедшего сзади грузовика с припасами, принимаются кричать Блёвику советы – как нормальные, так и идиотские.
– Как думаешь, Блёвик, сколько до него, метров четыреста?
– По моим прикидкам, триста девяносто.
– Скорее, триста семьдесят пять.
– Ветер узлов пять?
– Десять!
– Какой на фиг ветер, ты рехнулся?
– Сделай поправку на марево!
– Во-во, а то из-за него пуля выше летит.
– Правда?
– Нет, конечно.
– Хватит ему голову морочить.
– Давай, Блёвик, стреляй! Ты можешь!
И так далее, и тому подобное. Блёвик не обращает на них внимания. Принимает положение, задерживает дыхание, все ждут, когда он выстрелит, – даже Многодетный папаша, который, как командир экипажа “брэдли”, по идее, должен быть выше этого, на самом же деле в душе надеется, что за свою наглость Блёвик на час угодит в сортир (Папаша оказался на войне из-за своих похождений и потому обожает, когда кто-то получает по заслугам). Секунды тикают, все молча ждут, когда же Блёвик наконец выстрелит, переводят взгляд с него на верблюда, а Блёвик ерзает, выдыхает, снова набирает в легкие воздуха, и Бишоп смеется:
– Чем больше думаешь, тем вероятнее, что промахнешься.
– Заткнись! – рявкает Блёвик и тут же стреляет: никто не ожидал, что он так быстро спустит курок.
Все дружно переводят взгляд на верблюда и замечают, как сзади, с левого бока, который задела пуля, брызнула тончайшая струйка крови.
– Ура! – кричит Блёвик. – Я в него попал!
Все радостно галдят и смотрят на Бишопа, которому теперь придется промучиться шестьдесят жутких минут в говнопечке. Но Бишоп качает головой и возражает:
– Нет-нет-нет. Ты в него не попал.
– Как это не попал? – удивляется Блёвик. – Попал.
– Сам посмотри, – Бишоп указывает на верблюда, который, само собой, оторопел, испугался, растерялся, всполошился и понесся прямо на автоколонну. – Что-то он на дохлого не похож.
– Мы же поспорили не на то, что я его убью, – возражает Блёвик. – А что попаду.
– А что, по-твоему, значит “попасть”? – спрашивает Бишоп.
– Я его подстрелил, и точка. Вот что это значит.
– Знаешь, что бы со мной сделали, если бы я стрелял, как ты – не наповал, а так, по жопе зацепить? Меня бы разжаловали, вот что.
– Хорош выкручиваться. Проиграл, так и скажи.
– Ничего я не проиграл, – ответил Бишоп. – Если уж ты говоришь снайперу, что попадешь, подразумевается, что насмерть. Иначе это не называется “попал”.
Верблюд меж тем стремглав несется к колонне, и кое-кто из зрителей смеется над глупым животным: это же надо додуматься, бежать к тем, кто в тебя стрелял. Придурок горбатый. Блёвик с Бишопом препираются, кто выиграл спор, каждый отстаивает собственную точку зрения на то, что значит глагол “попасть” – Блёвик толкует его буквально, Бишоп же предлагает учитывать контекст, – как вдруг верблюд, который уже в сотне метров от них, неожиданно сворачивает вправо и мчится прямо на банку из-под супа.
Первым это замечает Многодетный папаша.
– Эй! – кричит он, указывая на верблюда. – Эй! Остановите его! Убейте! Убейте его!
– Кого?
– Да верблюда же!
– Зачем?
– Смотрите!
Тут все видят, что верблюд бежит прямо на суповую банку, к которой в эту самую минуту приближается тяжелая и до смешного огромная бронемашина саперов. Солдаты, которые сообразили, что происходит, хватают винтовки и принимаются палить по верблюду. А тому хоть бы хны: пули чиркают по шкуре, вырывая куски меха. Пальба только перепугала бедное животное, так что верблюд припускает вперед, выпучив глаза; изо рта у него капает пена. Солдаты кричат саперам: “Бегите!” или “Прячьтесь!”, а те не понимают, что происходит, потому что не застали, как Блёвик стрелял по верблюду. Верблюд несется вперед, и уже совершенно ясно, что пробежит он ровнехонько над банкой, так что все бросаются, кто куда, прячутся в укрытие, зажмуриваются, закрывают головы и ждут.
Несколько мгновений спустя становится ясно, что взрыва не будет.
Первые солдаты, высунувшие головы из-за брони, видят, как верблюд улепетывает со всех ног, а за ним по дороге летит, подпрыгивая, совершенно безобидная банка из-под супа.
Они смотрят, как верблюд, пошатываясь, мчит в бескрайнюю даль пустыни и скрывается из виду в ослепительном мареве. Саперы сняли каски и, громко ругаясь, возвращаются к экипажу. Бишоп с Блёвиком, стоя бок о бок, провожают взглядом верблюда.
– Вот сволочь, – говорит Блёвик.
– Да ладно тебе.
– Чуть не влипли.
– Ты не виноват. Ты же не хотел.
– Все как будто замедлилось. Так вот пфффф, – он закрывает глаза ладонями, показывая, как сузилось зрение, – я понял, о чем ты.
– В каком смысле?
– Действительно попа, – поясняет Блёвик. – Миг – и тебя нету.
Все думают, что на этом история завершилась, – будет что рассказать дома: очередной невероятный случай на войне. Экипажи рассаживаются по местам, колонна медленно трогается с места, но не проходит и тридцати секунд, как вдруг Бишоп сквозь броню “брэдли” чувствует толчок, волну тепла и слышит грохот, как будто впереди что-то взорвалось. На войне это самый страшный звук: в пустыне его слышно на многие километры. Даже вернувшись на родину, годы спустя они будут вздрагивать всякий раз, как рядом лопнет воздушный шарик или разорвется фейерверк, потому что это напомнит им о взрывах, о грохоте СВУ и мин, – звук страшной безвременной гибели.
Поднимается паника, солдаты кричат, Бишоп вылезает на орудийную башню, встает рядом с Блёвиком и видит, что шедший впереди них “брэдли” горит: от него валит черный, как деготь, дым. Из машины один за другим выбираются оглушенные, истекающие кровью солдаты. Передняя часть “брэдли” треснула пополам ровно там, где должен был сидеть водитель. Двое солдат несут третьего: его нога в колене висит на тонких полосках кожи и мяса, болтается, как рыба на леске. Многодетный папаша уже вызвал вертолеты.
