– Мне жаль, – Никита похлопал друга по плечу. – Прости, я видел. Не хотел тебя расстраивать. Ты плачешь, что ли?
Леша отбросил папку. Несколько белых листочков выпали из файлов и теперь валялись на пыльном земляном полу.
– Аллергия, – он потер зудящие красные глаза.
Дурацкая, дурацкая аллергия. Не хватало еще, чтобы Анохин подумал, что он ревет. Просто… Вот так, в одну секунду надеешься обрести семью, и черная папка в пыльном холодном архиве сообщает, что все твои родственники мертвы. Что никто не дожил до твоего рождения. Что семьи у тебя как не было, так и нет.
– Пошли, – вздохнул Никита. – Подумаем, почему все дороги ведут в Питер.
Они покинули подземелья и, поплутав по коридорам, выползли наверх, в главное здание МГУ. В субботу днем студентов было немного. Рискуя быть придавленными тяжелой крутящейся дверью, Леша с Никитой вылезли на улицу.
– Прогуляемся? – предложил Анохин.
Но Леша не ответил. Он смотрел вперед, на дорогу. Рыжие волосы, стянутые в хвост на затылке. Мороженое «Макфлурри» в руках, узкие плечи, острые ключицы, драные джинсы-клёш и дурацкая цветастая куртка. Лариса.
– Ларс, – выдохнул он. – Привет.
Никита закатил глаза: «Вот ее еще тут не хватало».
Лариса отвлеклась от созерцания высотки и, удивленно улыбнувшись, помахала рукой.
– А что вы тут делаете?
Мороженое на кончике носа. Смешная.
– Бегали, – Леша развел руками. – Спортом занимались. А ты?
Она придирчиво посмотрела на Анохина в классическом костюме.
– Да тут тетка живет недалеко, на Ломоносовском. Навещала. Ну, увидимся в школе?
Анохин кивнул: вали, мол.
– Лар, – неожиданно сказал Леша, когда она уже собралась уходить. – Может, вместе в школу поедем?
Она пожала плечами и кивнула.
– А ты – в портал, – прошипел Мышкин Анохину. – И карточку гони на метро.
Никита вслед только фыркнул.
* * *
Шли молча. Иногда Леша прерывал тягучее молчание, спрашивая что-нибудь об учебе.
– А Чубыкин, наш классрук, урод, да?
– Ну, урод, – соглашалась Лариса.
И молчали дальше. Молчать рядом с Ларисой было удивительно приятно, но Леша всё равно дергался. Обычно в подобных ситуациях он был «мистер красноречие» – не заткнешь. А тут стушевался, испугался. Почему-то казалось, что все истории, имевшие бы с другой девчонкой бешеный успех, Ларисе были не интересны.
– Ты прости, что я дверь столовой не закрыл, – пробормотал Леша.
– Забыли, – Лариса выбросила стаканчик от мороженого в мусорку. – А ты прости, что я тебя Чмышом называла. Вы с Анохиным друзья теперь, что ли?
– Выходит, друзья. Напарники. Как Харли Дэвидсон и ковбой Мальборо.
– И кто из вас кто?
– Я – Харли Дэвидсон. Только без мотоцикла.
Лариса надолго замолчала, а в метро и вовсе достала рабочую тетрадь по английскому и стала делать домашнее задание. Леша сердито уткнулся в телефон. От Ларисы пахло тягучей макдачной карамелью – Леша ненавидел запахи «Макдональдса», но тут принюхался.
Они молча вышли на Кропоткинской и попали под дождь на Остоженке.
– Пришли, – сказал Леша, приоткрывая перед Ларисой школьную калитку.
Постояли немного на крыльце. «Глупо как-то». Вроде так это легко – разговаривать, шутить, он же это запросто, он же не зануда какой-нибудь и не застенчивый ни разу. Всё что угодно – но не тихоня, который прежде чем поцеловать девушку, мнется у ее подъезда, а целуя, неловко обнимает за талию, а не засовывает ладони в задние карманы джинсов.
– Леш, – Лариса задрала голову, рассматривая тяжелые облака. – А на Кипре какое небо?
– В звездах, – сказал Леша.
– Вернуться хочешь?
– Не знаю. Уже не знаю.
«Тупой разговор». Внезапно рыжие Ларисины волосы оказались так близко, что Леша уловил их запах – ментолового шампуня. Карамелью больше не пахло. И он подумал, что если сейчас возьмет холодную ладошку Ларисы и согреет в своих, то ничего страшного не случится. И если потянется к ее лицу и легонько прикоснется к губам – тоже.
– Ты что делаешь? – Лариса испуганно отстранилась.
– А на что это похоже? – пожал плечами Леша, подмигнув.
– И что это значит?
– Ничего, – опешил Леша. – Мы просто… целуемся.
– Знаю я таких, как ты, мажоров-красавчиков. Ты, наверное, так каждый день кого-нибудь целуешь.
– Да никого я!.. – бросил Леша. И тут же подумал: и зачем он оправдывается? Весь романтический флер прошел, и стоять под дождем оказалось противно. Ощущение чего-то гадкого, скользкого и холодного появилось в груди и не хотело уходить. Леша всё еще чувствовал на губах легкое касание губ Ларисы, но повторить поцелуй не хотел. Магия момента была сломана, упущена, и они оба это поняли.
– Прости, – на щеках Ларисы выступил румянец. – Я пойду.
Она юркнула в школу. Леша еще пару минут стоял, вдыхая запахи ночной Москвы – дождя, бензина, горелых макарон из школьной столовой. «Да что ты вообще обо мне знаешь, – подумал он. – Когда я и сам о себе ничего не знаю».
В комнате он лег под одеяло, скинув только ботинки и не включая света. Опоздал на час, и теперь охранник обещал сказать об этом Чубыкину «Пускай, – подумал Леша. – Эта сволочь и так меня терпеть не может, куда уж больше».
Тикали Никитины электронные часы, булькала вода в старых трубах. Леша высунул голову из-под оделяла, поморгал, привыкая к темноте.
– Анохин, дрыхнешь? Как добрался-то?
Никто не отозвался.
– Анохин! Хватит придуриваться!
Снова тихо. Леша поднялся и включил настольную лампу. Кровать Никиты была пустой и аккуратно заправленной.
Лешино сердце заколотилось часто-часто. «Не нужно было отпускать его одного. Ладно, может, он в туалете или в душе?» – успокоил себя Леша.
Чертыхнувшись, он пошарил под кроватью в поисках шлёпок и вышел в темный прохладный коридор. Через плотно закрытую дверь душевой просачивалась желтая полоска света.
– Никит? – Леша заглянул в первую кабинку. Пусто. – Ты тут?
Вдруг в самой дальней кабинке что-то грохнуло. «Там же ключевая зона!» – испугался Леша, вспомнив как его самого утянули в Альто-Фуэго через портал.
– Анохин, держись, я иду! – выкрикнул Леша и, зажав стило в кулаке, рванул.
И тут же остановился как вкопанный.
– Никит? – прошептал он. – Что… всё это значит?
Diecisiete/Дьесисьете
Анохин выпрямился.
