Леша попытался расписать ручку и вникнуть в лекцию. Упражняться со стилом ему нравилось больше, чем тухнуть над записями и слушать размеренный голос Антона Михайловича. Хотя акабадорский учитель был в тысячу раз лучше школьных. Он, во всяком случае, не кричал и домашку не задавал.
Домой Леша с Никитой вернулись уже под утро.
– Есть итоговые оценки? – Мышкин заглянул в электронный журнал, который Никита просматривал с ноутбука.
– Чубыкин еще не выставил, – вздохнул Никита. – Обещает в понедельник. А на дискотеке объявят, какой класс едет в Питер на новогодние.
– Тогда точно идем на дискотеку, – вздохнул Леша. Идти туда он не хотел. Леша любил тусовки. Только вот школа и акабадорские занятия изрядно поумерили его пыл. Все время хотелось спать, иногда есть и совсем не хотелось прыгать и танцевать. Даже любимая физкультура радости не приносила. А Новый год был всё ближе. За окном валил снег, на школьных окнах висели гирлянды, а в вестибюле общежития установили большую живую елку.
Леша всегда ненавидел новогоднюю суматоху. Его бесили и шары, и поздравления, и гости, в которые нужно было ходить и есть майонезные салаты. Самым лучшим был его последний Новый год – на Кипре. На пляже запускали салют.
– Как ты тут? – спросил друг Костас, увидев, что Леша сидит на в одиночестве. Костас обнимал очень симпатичную и очень нетрезвую девушку.
– Хорошо, – улыбнулся Леша. – Иди.
Парочка удалилась, а Мышкин остался на пляже. Пьяные соотечественники лезли в ледяную воду. Леша просто смотрел – на черную бездну моря, на густые чернила ночного неба, на огни вдалеке – и перебирал пальцами холодный мокрый песок. И всё это: чужая страна, незнакомые люди, мягкий плеск волн – символизировало начало нового года, точку отсчета. Леша никогда не мог поймать точку отсчета, просто загадывая желание под бой курантов.
* * *
В понедельник был последний день четверти и, отсидев физику, Леша с Никитой отказались праздновать окончание года с остальными и вернулись в общежитие.
– Почему ты не уезжаешь на праздники? Дорого? – спросил Мышкин.
– Дорого. И неохота, – признался Никита. – Знаешь, моя семья, она не то чтобы… благополучная.
Леша попытался расспросить Анохина о родственниках, но тот упрямо молчал. Тогда замолчал и Леша. Он обдумывал, что случится на дискотеке и пригласить ли ему Ларису. После того, как она сказала, что любит другого, Леша усилием воли приказал себе забыть о ней и даже достиг в этом некоторого совершенства. Он просто делал вид, что Лариса Бойко не сидела через две парты от него, что он не видит каждый день ее растрепанную медную косу, что они не бегают вместе по субботам и что он ничего, совсем ничего о ней не знает.
И всё же Лариса была везде. Он не хотел смотреть, но всё равно смотрел, как она старается на тренировках по бегу. Как неуверенно отвечает на литературе. Недавно Чубыкин влепил ей трояк за сочинение, и Леше ужасно хотелось поговорить, утешить как-то. Но он только отвернулся. К черту, к черту это всё. Что нужно сделать, чтобы Лариса Бойко перестала смотреть на него как на папенькиного сынка и пустое место?
За две четверти в лицее Леша выучил простую истину: если не знаешь, лучше молчать. Он хмурил лоб, когда Чубыкин поднимал его посередине урока и заставлял наизусть читать Северянина. Леша не знал, кто такой Северянин, и глубокомысленно молчал. А Лариса отвечала. Один раз она встала и громко, нараспев прочитала:
– Я ненавижу тишину.
Молчащий телефон на расстоянии чуть согнутой руки.
И танец снега за окном, холодный и немой.
И тихие шаги пугающей тоски.
И ощущение, что ты не мой.
– Это не Ахматова, – раздраженно заметил Чубыкин.
– Конечно, не Ахматова, – храбро ответила Лариса. – Это мое.
– Банально, – буркнул учитель, но от жесткой критики воздержался.
Так Леша узнал, что Лариса пишет стихи. Он не хотел запоминать стихотворение, но почему-то запомнил, хотя рифма была странной. Потом Леша записал его в телефон. Мышки – ну очень хотелось узнать, кто этот «ты не мой» из стихотворения Ларисы, и даже немного ревновал. Когда Анохин спал, Леша доставал мобильник и смотрел одновременно и на снег за окном, и на Ларисины слова.
* * *
Наступил вечер дискотеки. Никита надел праздничный пиджак, тот самый, что на Хеллоуин служил вампирским костюмом, и постоянно отряхивался, смахивая несуществующие соринки. В актовом зале убрали кресла, на сцене поставили аппаратуру, а окна украсили бумажными гирляндами. Никита куда-то испарился, а Леша прислонился спиной к квадратному столбу (и зачем эти столбы, из-за которых ничего не видно?) и стал смотреть, как прибывают люди. Дверь то и дело хлопала, в зал залетали девчонки, и спертый воздух наполнялся ароматной какофонией духов. Наконец за окном стемнело, замигали гирлянды, и из хриплых колонок зазвучали первые биты. Школьники топтались на месте, не решаясь выйти в центр. Леша наблюдал, как потихоньку самые смелые одиннадцатиклассницы образовали небольшой кружок и задвигались в такт мелодии.
– Чего киснешь? – сзади Леши материализовался Анохин. – Танцевать пошли.
– Ты с каких пор у нас танцором стал, а, Сибирь? – фыркнул Леша.
Он обернулся. Щеки Анохина были розовыми, кончики ушей покраснели, а от него самого исходил легкий кисловатый запах пива.
– Когда успел? – процедил Леша. – Тебе Хеллоуина мало было?
– Да я чуть-чуть, – начал оправдываться Никита. – Там Ромка притащил. На вот, – и он протянул Леше железную банку «Балтики».
– Дрянь, – сказал Леша, сунув банку в широкий карман толстовки.
– Дрянь, – согласился Анохин. – Но, может, оно лучше, чем стоять у столба весь вечер и ждать, когда появится Лариса Бойко?
– Отвали.
Музыка зазвучала громче.
– О, Леха, Никита, – раздался рядом веселый голос Тани Бондаренко. – Чего такие грустные? Танцевать идем?
Таня была в обтягивающем красном платье, и Леша отметил, что оно очень ей идет. Из открытых босоножек виднелись пальчики с ярким маникюром. «Холодно же», – подумал Леша, глянув в окно на заснеженные ветки и зябко поёжившись.
– Вы идите, – он подтолкнул Анохина. – Я потом присоединюсь.
– Потом так потом, – пожала плечами Таня, и они удалились.
Леша смотрел, как Анохин весело отплясывает с Таней под «One Direction», и ему становилось всё тоскливее и тоскливее. Лариса так и не появилась, а без нее вся эта дурацкая дискотека была бессмысленной.
Леша приметил одно из кресел в глубине зала и направился к нему. Главное, не заснуть. Но спокойно посидеть не удалось.
Спустя две песни на сцену вышел директор Богушевский, серьезный и усатый, как морж, и школьники притихли. Замолчала и музыка.
