– А мама… То есть Елена?
– Она останется в Лимбо, сынок.
– Почему?
– Именно там должны быть самые горькие воспоминания.
Леша не выдержал и заревел. Он оплакивал Лестера, который был незримой нитью между ним и семьей, которой у Леши не было. Оплакивал Елену – почти-маму Маму, которая словно умерла у Леши во второй раз.
– Леш, – отец встал, сжал Лешину ладонь. – Мы всегда были друг у друга – мы вдвоем. Так и будет.
Не мигая Леша смотрел на улицу. Двое мужчин несли траурный венок. Черная ленточка и уродливые искусственные цветы трепыхались на ветру. Леша больше всего на свете хотел быть с отцом – но еще он хотел, чтобы Анохин был жив.
* * *
– Алексей? – дверь врачебного кабинета на секунду приоткрылась, и высунулась рука в белом халате. – Вы хотели зайти?
– Да… да. Профессор.
Леша кивнул отцу и зашел в кабинет. Тут запах смерти немножко отпустил. Пахло больницей.
«Это правильно. В больнице должно пахнуть больницей».
Профессор Соколов жестом пригласил Лешу сесть. Из кармана его медицинского халата торчала ручка и грязный носовой платок.
– Говорите как есть, – быстро сказал Леша. – Это потом, маме… Мне как есть.
– Алексей, – профессор сдвинул очки на нос. – Простите, готовьтесь к худшему.
Лешины руки затряслись. Он сжал кулаки.
– Он не умер сразу, – произнес он остервенением. – Не умер. Значит, шанс есть.
Профессор молчал, поглаживая редкую седую бороду. Леша хотел закричать. Неужели всё зря? Неужели зря, что Никита боролся за жизнь и не умирал? Что один из лучших российских хирургов согласился прервать отпуск и вернулся ради них?
Отец оплатил все расходы. Неужели это тоже зря?
«Да сделай же что-нибудь! – зло думал Леша, глядя в водянистые профессорские глаза. – Ты получишь свою годовую зарплату, если вытащишь Никиту! Черт, да ты получишь всё что угодно!» Словно услышав его мысли, Соколов сказал:
– Алексей, я понимаю… Ваш отец и вы… сделали всё. Но он не жилец.
– И что… что делать-то, а? Что делать? – Леша закрыл трясущимися руками лицо. Он боролся со слезами, но не выдержал и расплакался.
– Ему пятнадцать лет! Пятнадцать! Пятнадцать лет, – повторял он.
Соколов протянул грязный носовой платок.
– Нужно прощаться, – сказал он по-отечески. – Если вы хотите сделать что-то еще, когда всё… закончится, перевезите Никиту в Ноябрьск. Его семья будет вам благодарна.
– Он еще не умер, профессор, – шикнул Леша и покинул кабинет.
Размашистым шагом он пересек коридор и снова уставился в окно. Резные снежинки опускались на еловые ветки.
Этажом ниже, в реанимации, Никита Анохин доживал свои последние дни, а может, и часы.
Леша вытащил из кармана Никитино стило. Кирова выбросила его – больше не нужно. Леша не знал, что происходит со стилом после смерти акабадора и инсептера, но верил – если оно еще здесь, у него в руке, то его напарник жив.
* * *
Отца в коридоре не было. Зато вместо него Мышкин увидел Рената Вагазова.
– Ты зачем с ментами говорил? Тебя кто просил с ментами говорить? – накинулся тот на него вместо приветствий.
Леша поднял красные глаза.
– Менты – это у вас в Питере, – он хрустнул сухариком, единственной едой за сегодня. – А у нас доблестная полиция.
– Зря дерзишь, – Вагазов хмыкнул. – А если на тебя подумают?
В руках он держал дорожную сумку. Белый халат был надет поверх пуховика – дурацкое зрелище.
– Не подумают. У нас друг майор, – ответил Леша резко.
– Так, ладно, что ты им сказал?
– А как есть, – Леша пожал плечами. – Про Кирову Люка Ратона.
– И что?
– А ничего. Сначала думали, что больной, потом ржали. Привели к капитану Коломийцу Знаешь такого?
– Нет.
– А он тебя знает. Он акабадор. Они ищут. Только Кировой уже нет в Эль-Реале. А как искать в Эскритьерре, Коломиец не знает. Она может быть в любом городе.
– А что с девчонкой?
При упоминании Ларс Лешино сердце ёкнуло, но он постарался себя не выдать.
– А что? – спросил он как можно более равнодушно. – Она такая же, как я. Морочо.
– Значит, у Кировой есть родственники – инсептеры?
– Нет вроде, – хмыкнул Леша. – Ее удочерили. Неизвестно, чей ген. Видимо, она нужна была Кировой… зачем-то.
– Говоришь, умела делать подстройку? – Ренат почесал подбородок. – Плохо. Значит, научили. Нехорошее задумала Кирова. Говорит, всех инсептеров хочет уничтожить. В опасности твоя девчонка. И ты.
– Отстаньте, Ренат Русланович, – протянул Леша издевательски. – Не за меня надо бояться.
На удивление, Вагазов оставил выпад без внимания.
– Твоя правда, – кивнул он.
Ренат ушел, а Леша еще долго сидел в коридоре. Спустя полчаса пришел отец. Видеть его после всего случившегося было странно, и Леша всё никак не мог привыкнуть. Отец был жив, если бы не он, Никиту бы не положили в одно из лучших хирургических отделений. Можно было жить.
– Вот, печенье принес, – отец присел рядом. – Будешь? Крекеры, твои любимые.
– Пап, – Леша посмотрел на очертания ожога на руке. – Только честно. Ты ведь купил мне поступление в эту школу?
Отец замялся, оттянул ворот рубашки.
– Кому ты денег дал? Директору?
– Нет, – отец посмотрел в пол. – Чубыкину вашему. Пообещал. Но не дал. Потому что… Не успел. Уже был в Лимбо.
– Так вот чего он ко мне прицепился, – Леша усмехнулся, – бабла не получил. Спасибо.
– Я думал, ты кричать будешь.
– Спасибо, что сразу не сказал. Ты ведь как лучше хотел, да? Это ведь единственная школа в Москве, где четыре ключевые зоны. И где акабадоры. Если бы не они, я бы тоже, как Никита, – не жилец, да?
Комок подкатил к горлу. Слезы потекли по щекам – горькие, предательские.
– Я должен был, – Леша долбанулся затылком о холодную стену, потом еще и еще раз, – спасти его. Как он – меня.
И еще раз. И еще раз.
– Не всех можно спасти, Лех. Я ведь тоже твою маму не спас.
Леша уткнулся в отцовское плечо. На секунду больничный коридор, Никита в реанимации – всё это отодвинулось на второй план. Перестало быть таким страшным.
Он мог бы сидеть так вечно, но их отвлекли.
Лариса Бойко неуверенно переступала с ноги на ногу. Длинные медные волосы были не заплетены и рассыпались по плечам. Белый халат был велик ей на несколько размеров. Мышкин хотел потереть кулаком глаза, скрыть слезы, но отчего-то не стал. Он смотрел на нее резко и прямо. Стыдно плакать? Не стыдно. Когда друг умирает, не стыдно. Нет, не друг. Напарник. Брат. И как он мог только думать о нем, как о предателе!
