Глава 21
В течение семнадцати дней и семнадцати ночей жизнь четы
Макдиров протекала довольно спокойно: ни сам Уэйн Тарранс, ни его коллеги не
давали о себе знать. Все вошло в свою обычную колею. Митч работал по
восемнадцать часов в день и выходил из здания фирмы по одной-единственной
причине – съездить домой. Обедал он за рабочим столом. На судебные слушания или
просто с. каким-нибудь поручением Эйвери посылал теперь других сотрудников.
Митч почти не выходил из своего кабинета, этой кельи пятнадцать на пятнадцать футов,
в которой для Тарранса он был недостижим. Он старался держаться по возможности
дальше от залов, туалетных комнат, кухоньки с кофеваркой. Чувство, что за ним
наблюдают, не покидало его ни на мгновение. Он плохо представлял себе, кто
именно, но было несомненно, что какая-то группа людей проявляла исключительный
интерес ко всем его передвижениям. Поэтому Митч предпочитал большую часть
времени проводить за своим столом, при закрытой двери, усердно работая,
исступленно оформляя счета и пытаясь выбросить из головы, что в здании был
пятый этаж с отвратительным жирным подонком Де Вашером, в распоряжении которого
была коллекция снимков, способная его, Митча, уничтожить.
С каждым таким тихим, проходившим без всяких событий днем
Митч вес более укреплял в себе веру в то, что сцена в обувном магазине
послужила уроком Таррансу, что его, возможно, даже уволили из ФБР. А вдруг
Войлс просто забыл обо всей операции, и Митчу вновь можно продолжить свое
плавное восхождение на вершину богатства к заветному слову – Компаньон. Но все
это были только мечты.
Для Эбби ее дом превратился в тюрьму, хотя она и могла
позволить себе приходить и уходить когда вздумается. Но и она стала
задерживаться в школе, больше проводить времени в прогулках по городу и по
меньшей мере раз в день наведываться в небольшой магазин, торгующий бакалейными
товарами. Она обращала внимание на каждого смотрящего на нее человека, особенно
если тот оказывался мужчиной в темном костюме. Глаза ее постоянно были скрыты
за темными стеклами солнцезащитных очков, которые она не снимала, даже когда
шел дождь. Поздними вечерами, после ужина в одиночестве, сидя в ожидании
прихода мужа, Эбби ходила по комнатам, разглядывая стены и борясь с искушением
заняться ими вплотную. Телефоны можно исследовать с помощью увеличительного
стекла, а провода и микрофоны не могут же быть невидимыми, говорила она себе.
Не раз ей в голову приходила мысль найти книгу, где описывались бы подобные
штучки, – это помогло бы в поисках. Но Митч запретил ей и это. “Жучки” в доме
есть, уверил он ее, и любая попытка их обнаружить может привести к
непредсказуемым последствиям.
Поэтому в своем собственном доме она старалась двигаться
беззвучно, чувствовала себя оскорбленной и знала, что долго так продолжаться не
может. Оба знали: делать вид, что все в полном порядке, для них является
жизненной необходимостью. Они старались поддерживать обычные разговоры о том,
как прошел день, о его работе и ее учениках, о погоде, о том и о другом. Но
голоса их звучали не очень выразительно, порою казалось, что они заставляют
себя говорить, иногда в них слышалось явное напряжение. Когда Митч учился, они
занимались любовью каждую ночь, неистово отдавая себя друг дугу. Теперь они
практически лишили себя этого. Их кто-то слушал.
В привычку вошли полночные прогулки по кварталу, где они
жили. Поздним вечером, съев по сандвичу, Митч и Эбби обходились двумя-тремя
фразами о пользе прогулок на свежем воздухе и устремлялись за дверь. Они
шагали, держась за руки и делясь мыслями о фирме, о ФБР, о том, какой может
быть выход. Они постоянно сходились в одном: выхода нет. Никакого. Все это
продолжалось семнадцать дней и семнадцать ночей.
Восемнадцатый день внес некоторое разнообразие. К девяти
вечера Митч почувствовал себя обессиленным и решил отправиться домой. Он
работал без перерыва пятнадцать с половиной часов. По двести долларов в час.
Как обычно, он прошел по коридорам второго этажа, поднялся по лестнице на
третий. Он обходил кабинеты просто так, чтобы посмотреть, есть ли еще
кто-нибудь в здании работающий. На третьем не было никого. Он поднялся на
четвертый: света не было нигде, за исключением офиса Ройса Макнайта – тот
работал допоздна. Митч бесшумно проскользнул мимо его двери к кабинету Эйвери,
нажал на ручку замка. Замок был заперт. Митч прошел в библиотеку на этом же этаже,
как бы в поисках какой-то книги.
Такими ночными обходами он занимался уже две недели и
убедился в том, что скрытых камер в кабинетах и библиотеках, равно как и в
коридорах, нет. Значит, они только слушают, решил Митч. Видеть они не могут.
У ворот Митч пожелал Датчу Хендриксу спокойной ночи, завел
машину и направился к дому. Эбби наверняка удивится столь раннему возвращению.
Он тихонько открыл ключом дверь, соединяющую гараж с кухней, и вошел, включив
свет. Эбби была в спальне. На пути туда нужно было пройти через прихожую, где
на высоком бюро Эбби оставляла полученную за день почту. Положив на крышку бюро
свой чемоданчик, Митч сразу увидел его – большой конверт из плотной коричневой
бумаги, на котором черным фломастером был написан адрес и имя его жены.
Обратного адреса не было. Поперек конверта шла надпись крупными буквами:
ФОТОГРАФИИ – НЕ СГИБАТЬ. Сердце у него обмерло, дыхание перехватило. Он
протянул руку – конверт был распечатан.
На лбу выступили крупные капли пота, рот пересох, горло
свело – не глотнуть. В груди сердце отозвалось вдруг ударами отбойного молотка,
каждый вдох и выдох вызывали боль, давались с трудом. Он почувствовал тошноту.
С конвертом в руке он осторожно попятился от бюро. Она в постели, подумал он.
Оскорбленная, больная, опустошенная и злая до безумия. Он вытер пот на лбу и
постарался собраться. Встреть это как мужчина, сказал он самому себе.
Эбби лежала и читала книгу, телевизор был включен. Херси
тявкал где-то во дворе. Митч приоткрыл дверь спальни, и Эбби подбросило в
постели от ужаса. С губ ее готов был сорваться вопль, но тут она его узнала.
– Как ты напугал меня, Митч!
Глаза ее блестели, сначала от страха, теперь от
удовольствия. Но слез в них не было. Они выглядели нормально: ни боли, ни
гнева. Митч не мог произнести ни слова.
– Почему ты дома? – потребовала она объяснений, садясь в
постели и радостно улыбаясь. Улыбаясь?
– Я здесь живу, – сообщил он слабым голосом.
– Почему ты не позвонил?
– Неужели, прежде чем идти домой, мне нужно тебе звонить?
Дыхание его почти пришло в норму. Но она – она просто
великолепна!
– Да, это было бы неплохо. Подойди и поцелуй меня.
Он склонился над женой, поцеловал. Подал ей конверт.
– Что это? – спросил он небрежно.
