– Я н-не знаю, – ответила она и все же не смогла сдержать внутри себя слезы, душащие рыданиями ее горло. – Он обвинил меня в попытке убить его.
– Убить?! – ужаснулась Палома и покрестилась. – Пресвятая Дева Мария! Но как его язык повернулся даже предположить подобную несуразицу?
– Мне уже доводилось наблюдать, что когда ему причиняют боль, он слепо верит лишь настигшей его душу горечи! Даже не постаравшись прояснить гнусную ситуацию!
– Как он мог поверить в эту чепуху? – удивилась Палома, едва сдерживаясь, чтобы не покрыть проклятиями несносного венецианца в этом святом месте.
– Как видишь, мог, дорогая, – сдавленно ответила Каролина. – Он посчитал, что я бесчестно возжелала лишить его жизни, оскорбила его чувства и самолюбие, уничтожила своими намерениями! Сам же он, в свою очередь, даже не подумал о том, какую боль принес мне своими обвинениями. Я лишь терзаюсь вопросом, кто же так ослепил его ненавистью ко мне?
Каролина задумалась, но тут же ощутила ноющую головную боль.
– Нет, я слишком устала, чтобы сию минуту терзать себя этими мыслями.
Она встала на ноги, прошла по келье и присела рядом с Паломой.
– Ты прости, что из-за меня тебе приходится столько переживать, – сказала она, поглаживая полные руки кормилицы. – В твоем-то возрасте…
– Это чепуха в сравнении с тем, что я пережила в рабстве, пока Изольда тешилась страданиями своей прислуги. А ваш сенатор все же тиран, дочь моя, – устало произнесла Палома. – Что теперь нам делать?
– Мы обязательно выберемся отсюда, моя дорогая. Но пока я могу кормить тебя лишь обещаниями…
– Мне непонятно поведение сенатора, – задумчиво произнесла Палома. – Ведь даже невзирая на то, что я не питала к нему доверия, ему удалось доказать даже мне, что он любит вас.
– В этом я не сомневаюсь, Палома, – ответила на это Каролина. – Просто кто-то возжелал разлучить нас, и этому «кто-то» это благополучно удалось…
Адриано сидел в полумраке, освещенном лишь одной угрюмой свечой, источающей тоскливое пламя. Уснуть… Об этом ему даже не думалось: невзирая на овладевшую его телом усталость, душа и мысли испытывали на себе гневное возбуждение.
Адриано бросил взгляд на пустующее ложе, и из сердца прозвучал протяжный стон. Сегодня в его постели царит невероятно колющий холод, ощутимый его телом даже за версту.
Подняв тяжелый сосуд, Адриано сделал несколько больших глотков крепленого вина.
– Надежный лекарь от ран и разочарований, – уныло буркнул себе сенатор, разглядывая стеклянный сосуд, оплетенный текстильной сетью.
Не исключено, что ему удастся не только уснуть, но и приструнить печаль, омрачившую собой его душу. Нужно время… Ему нужно только время, которое сможет заставить его забыть женщину, отравившую ему жизнь. И тогда, когда она освободит его сердце ото всех чувств, он наполнит его лишь жаждой мести. Мести за его боль и неоправданные чувства.
На какой-то момент он попытался прокрутить в себе охмелевшие мысли. А кому мстить, если все уже почти сделано? Каролина в монастыре, никто не кинется ее разыскивать… Ах, да, пресловутая тетушка Матильда, которая, к слову, тоже змея еще та, уничтожившая двух мужчин подле себя. Не она ли виновна в смерти своего мужа и любовника? Ведь лишь женщина – источник лукавства и падения мужчины. И теперь Адриано испытал это на себе в полной мере!
Черт побери, со всем можно справиться! В конце концов, власть в его руках имеет поразительные масштабы. Адриано криво ухмыльнулся. Зато теперь он не женится! Он сделает все, чтобы приумножить богатства и отдать дань незаменимой Венеции, но брак он обойдет самой дальней дорогой. Женщины в его жизни будут существовать лишь для утех. Ему вспомнились любовные интриги, в которые он так часто вплетал себя. В списке соблазненных ему женщин было даже несколько замужних дам, которые сами полезли в его штаны. Он заметно ушел от этих безумных связей, когда в его судьбе появилась Каролина.
Но, довольно! Будет с него! Нет в его жизни более места для этой женщины! Нет сердца, нет любви, не может быть боли! Прежде он знал, что любовь – лишь дивный плод воображения глупцов-поэтов, и существует для того, чтобы тешить верящих в нее наивных романтиков и зарабатывать на продаже собственных книг. Не стоило ему когда-то изменять своим принципам и отдаваться чувствам… Один лишь раз он не сумел совладать с собой, – и вот к чему это привело!
Вся спина изнывала от боли из-за жуткого неудобства на монастырском ложе. После горы воздушных перин и поду шек на кроватях сенатора Фоскарини сон на этих ужасных досках казался Каролине невыносимым. С соседней койки доносилось кряхтение кормилицы, так же тщетно пытавшейся уснуть. Да все это пустяки в сравнении с причинами, которые привели их обеих в это жуткое место! Тяжелый вздох, вырвавшийся из самого сердца, едва скрывал в себе безудержную боль. Как же так? Несколько дней назад она порхала от счастья, и в один миг все разрушилось, словно от молнии, посылаемой самым Всевышним. Что же могло подвигнуть Адриано на поступок, напрочь лишенный чувств и милосердия?
Нет, она не перестанет его любить! Никогда не перестанет, и ей известно это! Ее душа даже не желала его ненавидеть. Единственное чувство, которое вызывал в ней его поступок, – это сожаление. Сожаление и безумное разочарование его опрометчивостью. Рассудительный ум Адриано пал перед убеждениями странного вероломца, посягнувшего на его жизнь. И теперь неразумие мужа ее невероятно огорчало!
Что же теперь? Сжалится ли Всевышний и даст ли им возможность вернуть свою любовь и доверие друг к другу? Смогут ли они достойно пройти это тяжкое испытание? А, быть может, им и не судилось быть вместе до конца своих дней? Вероятно, Господь предоставил возможность испытать жалкие капли человеческого счастья, которые и вовсе не могут существовать в их мире? И теперь их ждет суровая жизнь, исполненная истинной реальности…
Громкий звон колокола заставил Каролину поморщиться. Ей едва удалось уснуть ближе к рассвету, как тут же этот противный звук разрушил мир долгожданного покоя. А следом за этой неприятностью она ощутила несносную боль, распространявшуюс я по всему телу, словно ее переехала огромная колесница. Через какое-то время Каролине удалось вспомнить о произошедших накануне событиях, и это воспоминание совсем лишило ее сил. Подниматься с кровати она даже и не думала, – слишком дурное самочувствие сковало ее тело.
Звон колокола продолжал трубить на всю округу, и вскоре послышался упорный стук в дверь кельи. С соседней кровати послышался скрип, и ворчащая Палома тут же поднялась с нее. Громыхание за пределами стен и внутри них сводило с ума обеих женщин: и хотя бы что-то одно из этого нужно было прекратить! Палома распахнула скрипучую дверь, которая казалась настолько дряхлой, что ее можно было и не запирать, – ее дни были сочтены. На пороге их кельи стояла незнакомая монахиня со свечой в руке.
– Доброе утро, – сказала она, и Каролина с удивлением услышала, что в ее голосе ощущалась, скорее, порицающая нотка, чем милосердная. – Мы встаем на рассвете, чего Господь ждет и от вас.
