Помимо Пресвятой Девы Марии в храме стояли два иконостаса, весьма бедненьких по своему виду. Распятие у алтаря представляло собой давно не знавшие реставрации доски с изображением Спасителя, которое даже показалось Каролине самодельным. О фреске и мозаике говорить нечего – они просто отсутствовали здесь! «Отчего этим святым местом правит мрак? – промелькнуло в мыслях у синьоры. – Прости, Господи, за грешность моих мыслей, но сдается мне, что Ты отвел Свой Взор от здешних мест».
После долгой службы сестра Елизавета тихонько подошла к синьоре и ее слуге. На лице Каролины читались изнурение и усталость от долгой службы и нежелания находиться в храме.
– Наберитесь терпения, синьора, – смиренно промолвила монахиня. – Совсем скоро мы пройдем в трапезную и позавтракаем.
– Слава Иисусу Христу! – с капризом в голосе воскликнула Каролина, испытав после этого осуждающий взгляд нескольких проходящих мимо инокинь. – Еще немного, и я сошла бы с ума от голода!
Палома лишь сердито толкнула синьору в бок за неумение держаться достойно в доме Господа.
– Имейте почтение к Отцу Небесному, синьора, – пробубнила тихо она. – Ведете себя как малое дитя!
В глубине души Каролина прекрасно понимала, что ее поведение и так зачастую бывает нетерпимым, а сейчас оно зашкаливало за любые существующие рамки приличия. Поэтому она смолк ла, опустив голову.
Трапезная имела более-менее божеский вид, но еда была отвратительна, и Каролина едва сдерживала свой восприимчивый желудок, чтобы он не выбросил все свое скудное содержимое наружу. Монахини ели сдержанно и деликатно, – в столовой даже не было слышно стуков ложек о тарелку.
За трапезой присутствовали около тридцати монахинь и нескольких мирян, каким-то образом попавших в это место. Мессу проводил епископ, который, вполне вероятно, также проживал здесь. И хотя Каролине казалось непонятным присутствие в женском монастыре мужчины, она сдерживала свое любопытство в себе.
Так или иначе, но появление двух чужих женщин в стенах обители стало заметным. Монахини не разговаривали во врем я трапезы, хотя несдержанное любопытство все же наглядно овладевало ими. Некоторые из них смотрели исключительно в свои тарелки. Другие же, очевидно, более бесцеремонные, обменивались многозначительными взглядами.
– Почему вы не едите? – спросила Палома, и ее несмелый шепот все же сумел нарушить поразительную тишину.
– Завтрак отвратительный, – ответила тихо Каролина, недовольно скривившись и с опаской оглядываясь по сторонам, словно боялась, что после этих слов в нее полетит булыжник.
– А чего вы ждали от монастырской пищи? – пожала плечами Палома. – Разумеется, не ахти, но кушать можно.
– Как ты можешь есть это? – Каролина с недовольством указала на тарелку. – Снедь пахнет испорченными продуктами. Неужели ты не чувствуешь?
Палома задумчиво пригнулась ближе к тарелке и втянула носом запах, который испарялся из нее.
– Нет, синьора, пахнет пресной овсяной кашей и вареной рыбой.
Каролина решила, что ей и впрямь могло показаться, и она еще раз принюхалась.
– Да нет же, воняет! – констатировала тихо она, едва сдерживая в себе смех.
– Во время трапезы уста не должны издавать ни звука, – послышался строгий голос высокой женщины, которую Каролина и Палома видели впервые. – Сестра Елизавета!
Та встала из-за стола и виновато опустила голову.
– Вы привели в монастырь Святой Магдалены двух мирянок, которых надобно принять в послушницы. Почему вы не научили их, как подобает вести себя в этом месте? – голос настоятельницы звучал скорее грозно, чем требовательно.
Монахиня Елизавета скромно молчала, зная, что спорить с той бесполезно. Она лишь поклонилась и смиренно произнесла:
– Прошу простить, матушка Мария! Но наши гости ведут себя непокорно из-за нежелания подчиняться здешним порядкам.
– Вы должны ознакомить их со всеми правилами монастырской жизни. И, в частности, с уставом монастыря святой Магдалены.
– Прошу простить, что вмешиваюсь, – произнесла негромко Каролина, – но я не давала свое согласие на принятие меня в послушницы. Впрочем, как и моя служанка.
– Разве я спрашивала вас об этом? За вас это решено сенатором Венеции, если на то пошло! – ответила настоятельница железным голосом, не терпящим возражения.
Очевидно, настоятельница не могла и подумать о неумении мирянки покорно отмалчиваться и соглашаться с тем, что ее возмущает. Поэтому матушку сразила реакция гостьи на ее слова.
– Кто бы ни распоряжался судьбой человека по документам, – громко промолвила синьора, – против его воли никто не имеет права поступать. И решения относительно нашей последующей участи будет принимать каждый из нас. Я не желаю посвящать свою жизнь службе Богу в сане монахини, и, можете мне поверить, – вам меня не заставить!
– Вы примете постриг, – самонадеянно ответила на то матушка Мария. – А до того момента вы обе обязаны слушаться нас.
– Я повторюсь, матушка Мария, – терпеливо говорила Каролина. – Мы помещены в ваш монастырь временно и подчиняться затворнической жизни никто из нас не намерен!
– Вот как? – возмутилась та, и Каролина заметила выросшую ярость во взгляде настоятельницы, – подобные искры в глазах ей посчастливилось видеть утром у сестры Анны. – Да я сию минуту прикажу, чтобы вас отсекли розгами, и Господь меня простит, ибо вы не желаете служить ему, как требует того Его Священное Писание!
– Прошу простить, благочестивая матушка, – промолвила несмело Елизавета, – но сенатор Фоскарини является супругом этой мирянки. Он может не одобрить всякого рода издевательства над ней. Нам лучше не гневить его самовольными действиями, иначе мы потеряем обещанное им попечительство, и монастырь совсем рассыплется.
С этими словами сестра Елизавета протянула кошелек с дукатами, переданными Адриано для монастыря.
Лицо настоятельницы заметно побагровело от гнева.
– Ты хотела прикарманить деньги на реставрацию монастыря себе? – озлобленно воскликнула настоятельница и вырвала из рук инокини кошелек.
– Досточтимая матушка, Господь свидетель, что я не способна на этот грех, – покорно склонила голову Елизавета. – Сенатор прибыл поздно ночью, когда вы уже отошли ко сну. Я решила отдать вам деньги сегодня.
– Ты будешь наказана за свой проступок! – не унималась матушка, чем приводила Каролину в бешенство. – Ибо говорил Господь: «Не укради!»
Синьора Фоскарини возмущенно посмотрела на озлобленную настоятельницу и затем на растерянную Елизавету.
– Господь вам лично это говорил? – услышала свой голос Каролина и увидела искаженное в гневе лицо настоятельницы. Ее собственные слова ей самой казались неожиданными, но она настырно продолжала дерзить. – Или кому-то из ваших приближенных?
– Да как ты… жалкая… – судя по первым возгласам матушки, она намеревалась нарушить свой обет смирения, но, видимо, вспомнила об этом и лишь перевела дух.
