– Они земляки, Беатриса! Отчего бы ей не сказать о своем происхождении, дабы наслать на простолюдина смятение и страх?
– Она не настолько глупа, Адриано! Каролина даже не показалась бы ему на глаза. О чем ты говоришь? Твоя жена – убийца? Ты безумец, кузен! – яростно произнесла она.
После некоторого молчания она добавила:
– Самое странное: ты и прежде не прислушивался к своей душе, но всегда отличался здравым рассудком. Так что же произошло с тобой в то мгновенье? Как будто совершенно потерял себя…
Эти рассуждения и такое смелое заключение кузины заставило Адриано в очередной раз призадуматься. В ее словах звучали отнюдь не бредовые предположения. А в сочетании со словами Витторио его собственная логика претерпевала крах.
Он глубоко вздохнул. Неужто он все-таки глубоко ошибся в своих обвинениях, которые предъявил Каролине в приступе горячки, вызванной его недоверием? Если это так, то вряд ли он сможет когда-либо простить себе эту оплошность!
– О-ох, синьора, – стонала Палома, схватившись за живот. – Как же мне дурно!
– Говорила же я тебе, дорогая, что снедь протухшая, – отвечала на ее стоны Каролина, вытирая пот со лба кормилицы. – Я это сразу ощутила и поэтому поела лишь лепешки с молоком.
Палома лежала навзничь на кровати, сложа руки на груди и раскинув полные ноги, укрытые одеялом. Ее смуглое лицо заметно побледнело, а лоб заливался потом, словно женщину мучила лихорадка. Каролина беспокоилась о ее состоянии: в этой «дыре» разыскать лекаря казалось смешной идеей, поэтому она молила Бога лишь о том, чтобы это отравление не обернулось для кормилицы самыми что ни на есть мучениями.
– Как мне дурно… – продолжала стонать Палома. – Зачем я вообще ела?
Каролина сделала компресс для кормилицы и приложила ей ко лбу.
– Ничего, дорогая, скоро ты поднимешься на ноги, – говорила она, стараясь подбодрить и ее, и себя. – Я помолюсь сегодня о твоем здоровье. Быть может, Господь ниспошлет на нас свою благодать.
– Ох, синьора, судя по всему, к Всевышнему нам нужно обращаться почаще: Он гневается на нас, если посылает такие испытания!
Неожиданный скрип открывающейся двери заставил Каролину испуганно подскочить. Настоятельница вошла бесцеремонно, гордо осматривая присутствующих. Синьора только поднялась с кровати Паломы и с возмущением поставила руки в боки. Ну и с чем теперь пожаловала эта «благодетельная» матушка?
– Сию минуту вы должны присутствовать на постриге, который совсем скоро свершится и над вами, – промолвила холодным голосом настоятельница.
У Каролины вздрагивало сердце, когда ей пророчили такое нелучезарное будущее, но в ее взгляде, устремленном на матушку, читалась лишь каменная невозмутимость.
– Матушка Мария, как вы это себе представляете? – спросила заискивающе она, указывая на Палому. – Или желаете, чтобы она облевала вам всю церемонию?
Пронзив холодным взглядом скорчившуюся больную, настоятельница с недовольством отметила:
– Ваше брюхо слишком нежно, чтобы употреблять монастырскую пищу. Но вам придется к этому привыкнуть. И чем скорее, тем лучше!
– Но сейчас она не сможет пойти! – продолжала возмущаться Каролина. – И к тому же она не в состоянии даже подняться: нужно, чтобы кто-то был рядом.
Она полагала, что и ей удастся избежать нежелательного зрелища, но настоятельница имела иное мнение.
– С ней побудет сестра Елизавета, – ответила матушка и со строгостью посмотрела на Каролину.
– Я подойду… – с разочарованием промолвила синьора.
– Лучше бы вы поторопились… – начала было командным голосом Мария, когда синьора громко перебила ее.
– Я же сказала, что подойду!
Матушка Мария лишь проглотила комок гнева и вышла из кельи, не говоря ни слова.
– О-ох, синьора, все же будьте благоразумнее в общении с монахами, – взмолилась Палома. – Вы не знаете, что это за люди! Большинство из них заперты в этих стенах насильно, и они негодуют на мирян, обвиняя весь мир в своих неудачах. Другие, прикрываясь святыми ликами, пытаются вбить, словно одержимые, Слово Божье в разум человека палками либо гневными восклицаниями. Найдите в себе силы быть смиреннее и почтительнее в общении с ними. Иначе из-под монашеского покрывала вы узрите устрашающие морды гиен.
– Ох, Палома, что за жуть? Ты наводишь на меня ужас своими речами! – недоверчиво возмутилась Каролина.
– Можете мне поверить, синьора, что мои слова не беспочвенны: эти люди часто не являются теми, за кого себя выдают. И лишь горстка из них истинно верующие, которые помолятся за спасение души вашей, не требуя ее самую взамен.
В действительности Каролине не приходилось прежде общаться с инокинями, поэтому не верить Паломе повода она не видела. Монастырь ей всегда виделся местом узников, но никак не монстров, посягающих на человеческую мирскую жизнь. И пусть ранее она слышала от матушки Патрисии, что некоторых знатных дворянок закрывали в монастыре за недостойное поведение, ей на ум не приходило, что это можно сделать так изощренно, насильно навязывая человеку веру в Бога и желание служить Ему всю жизнь.
Каролина направилась следом за матушкой, упираясь взглядом ей в спину, изучая ее невероятно стройный стан и изумительно грациозную походку. Ей и прежде доводилось замечать, что жесты настоятельницы далеко отличаются от смиренных и богоугодных движений других инокинь. Каролина видела, что даже сквозь монашеское покрывало и рясу в матушке проявляются манеры воспитанной особы, некогда относившейся к знатному роду и живущей далеко от этого захолустья. Ее походка не проявляла смиренную покорность, как правило, присущую монахиням. Скорее в ней скрывалась эдакая аристократическая надменность. Синьору чрезвычайно заинтересовало это предположение, и она решила непременно разведать все детали прошлого суровой настоятельницы.
Голые стены коридоров монастыря без единого предмета мебели расходились в пустой, темной комнате, окруженной унылыми арочными сводами. Посреди нее полукругом стояли монахини, соединив ладони в молитвенной позе и волнительно произнося вслух незнакомое Каролине обращение к Всевыш нему.
В самом центре, на коленях стояла совсем юная девушка, над которой свершался постриг. Сгорбившись и сотрясаясь от рыданий, она пыталась молиться в унисон инокиням, как будто доказывая тем самым свое желание служить Отцу Небесному. После предупредительных слов Паломы синьоре при виде этой картины почудилось, что эти действа были выбиты из послушницы едва ли не розгами.
Все действия, которые требовал сам постриг, матушка Мария совершала с каким-то хладнокровием и даже безразличием. В ее движениях не ощущалось усердия и мягкости – лишь холодное исполнение долга. Ножницы в ее руках лавировали, словно изъявляли желание искромсать локоны бедной девушки.
Завидев такое пренебрежительное отношение, Каролина поняла, о чем ее предупреждала Палома. Ведь, находясь всего несколько дней в этих стенах, синьора смогла отметить, что в большинстве служительниц этого монастыря ей не приходилось замечать присущих такому роду людей мягкости, смирения и доброты. Все их действия неукоснительно подчинялись требованиям и выполнялись, словно по приказу, а не с должным желанием и сердечностью. Во время молитвы их лица сковывались в гримасе натянутой обязательности, но они не отражали божественного просветления и желания служить Богу душой, а не показным примером. Создавалось впечатление, что монастырь содержит узников, кричащих внутри себя об истинном желании жить свободно.
