В ином случае Каролина не стала бы внимать словам набожной монахини. Но сейчас она готова была поверить всему, что принесет ей пользу, что поможет ей воссоединиться с Адриано. И потому в словах сестры Елизаветы синьоре слышалось столько мудрости и тепла, что ее душу озарило просветление: впервые в своей жизни она прислушалась к наставлениям духовного человека своим сердцем. И так она научилась молиться.
Каждый день Каролина отдавала дань молитве, обращаясь в своих просьбах к Богу, чтобы он вразумил ее упрямого мужа. Но она понимала и то, что не станет томиться в ожидании его осознания своей вины. Ей, как никому другому, был известен крутой нрав Адриано: он долго не станет верить предположениям своих близких. Единственное, что сможет переубедить его, – это факты и доказательства. И только тогда он явится за ней. А на это могут уйти месяцы! Поэтому синьора Фоскарини намеревалась самостоятельно покинуть стены ненавистного ей монастыря совсем скоро. При первой же возможности.
Поздняя осень пахла надвигающимися холодами и сыростью. Монахини трудились на своей территории, поспешно готовя ее к зиме. Занимаясь уборкой, они изредка и косо посматривали на гуляющую по окрестностям синьору, и Каролина читала на их лицах недовольство. Но это не мешало ей продолжать вести себя самовольно. Ее душа была спокойной: канонические законы и заповеди в этих стенах она не нарушала, если ее на это не провоцировали, а стало быть, нет причин, из-за которых она может чувствовать себя виновной. И хотя в ее рассуждениях присутствовала доля цинизма, на что ей указывала благочестивая сестра Елизавета, понять суть многих духовных вещей она пока не научилась.
Каролина с сочувствием смотрела на служительниц Господу, отказавшихся от мирской жизни. Ей казалось, что в глазах некоторых из них она видит непритворную зависть, в которой выражалось желание вырваться на свободу. Палома оказалась права в том, что лишь единицы инокинь на самом деле обладают той самой духовной блаженностью, что и должно им. Большая часть благочестивых монахинь лишь прикрывались Распятием, словно оно способно было затмить своим светом их внутреннюю грязь, то и дело вылетавшую из них через уста, очерненные недовольством и ворчанием.
Вернувшись с прогулки, ничем, не отличавшуюся своей мрачностью от погоды, покрывшей в последние две недели эти земли, Каролина приоткрыла окно, чтобы немного проветрить келью. Паломы еще не было: порой она прислуживала на кухне, чтобы, как она сама твердила, «смягчить гнев злобных монахинь».
Она стала у иконостаса и посмотрела на Распятие Спасителя, полушепотом повторяя молитву, которую считывала ежедневно со своего измученного печалью сердца. Как бы ей ни хотелось сопротивляться образу жизни, предлагаемому здешними стенами, Каролина мало-помалу стала замечать, что атмосфера в этой обители становится заражающей духовностью: она стала обращаться к Богу чаще, чем прежде. Причем обращаться не столько разумом и чувством необходимости, сколько своим внутренним миром, впускающим в себя ту долю божественной сути, которая учит человека истинно любить и прощать.
В тот момент, когда Каролина пришла к этой мысли, дверь с присущим ей грохотом распахнулась, и в келье появилась Палома, несшая в руках две кружки с морсом.
– Синьора, глядите, какое небывалое чудо в этих стенах, – фруктовый морс. Я вам добавила и меда. Вы должны обязательно попробовать: плохой аппетит делает вас бледной.
Каролина с улыбкой приняла от Паломы ее маленькую добычу.
– Может быть, я и скверно ем, моя дорогая, но, по твоим словам, в свои платья скоро перестану вмещаться.
– Ох, синьора, – недовольно поморщилась та, – не придирайтесь!
Отпив морса, Каролина присела на стул, ощутив приятную усталость.
– В этих стенах меня клонит спать среди дня, – зевнула она, прикрывая рот рукой.
– Это, должно быть, осенняя погода, синьора, – предположила Палома, указывая за окно, где начал моросить холодный дож дик. – Монахини, скорее всего, отправились в кельи.
– Я не удивлюсь, Палома, если они продолжают работать, блаженно намокая под дождем, – с вялой улыбкой на губах промолвила Каролина и откинула свое одеяло, чтобы постелиться перед обеденным отдыхом, к которому она так привыкла.
Неожиданный звон стекла заставил ее напряженно сощуриться и осмотреться вокруг.
– Я что-то разбила? – изумилась Каролина.
– Что вы, синьора? – рассмеялась Палома. – Разве в этой дыре имеется что-то из стекла? Кроме окон, разумеется.
Но улыбка сползла с уст кормилицы, когда на кровати своей хозяйки она на самом деле увидела осколки.
– Обождите, синьора! – воскликнула она и подошла ближе к ее ложу. – Не шевелитесь.
Каролина замерла, сжимая в руках углы одеяла. Палома осторожно откинула простыню грязно-желтого цвета, на которой им приходилось спать, и в страхе отпрянула назад. Синьора так же округлила глаза и отступила, с ужасом выдыхая изумление:
– Боже милостивый, это кому же захотелось меня искромсать? Под ее тонкой простыней, которая местами разлезлась до дыр, лежала куча битого стекла, измельченного до различных размеров. И кормилица, и синьора прекрасно понимали, что любой, кто прилег бы на эту гремучую смесь, встал бы окровавленный от порезов.
– Это известно только Господу, – выдохнула Палома и с ужасом в глазах посмотрела на госпожу.
– Отойди, Палома! – яростно-приказным тоном заявила Каролина. – Я сию минуту найду виновного…
– Нет! Синьора, нет! – воскликнула кормилица и ухватила ту за руку. – Если вы пожелаете разобраться, они этого не забудут, поверьте мне! Будет хуже!
Но упрямство Каролины заставило ее резко освободить свою руку и яростно посмотреть на Палому.
– Даже не думай меня останавливать! Я предупреждала: пусть только попробует хотя бы кто-то причинить нам боль, и я за себя не ручаюсь!
Ее гневный клич едва ли не разнесся по пустынному помещению монастыря. С этими словами Каролина решительно поспешила удалиться, а Палома последовала за ней, едва перебирая устами мольбы, обращенные к Богу, сохранить их целыми и невредимыми.
К удивлению синьоры Фоскарини, в монастыре царила звенящая тишина. Создавалось впечатление, что монахини так и не заходили в помещение, невзирая на моросящий за окнами дождь. Словно фурия, Каролина пронеслась по узкому коридору, но никого встретить ей так и не удалось. Тогда она решила выйти на улицу.
Каково же было удивление синьоры, когда на фоне мрачной осенней непогоды и почти обнаженных деревьев ей пришлось наблюдать странную картину: прямо в центре двора несколько монахинь собрались в кружок, сомкнув руки в молитвенной позе и читая вразнобой какие-то слова. С противоположной стороны в таком же положении, смиренно склонив головы, подступала остальная часть этой странной процессии. Черно-белое шествие слилось с толпой стоящих в кружке монахинь, и Каролина поняла, что в центре картина замыкается на ком-то еще. Она подошла ближе, заставив себя наблюдать невероятно жуткую картину: посреди круга сидела полуобнаженная сестра Елизавета, на которой, помимо покрывала, ничего не было. Она сгорбилась от стыда и дрожала от невероятного холода, который навевала поздняя осень. На спине несчастной «красовалось» несколько кровавых следов от розги. По ее щекам текли слезы, а в руках был небольшой хлыст из какого-то жесткого материала.
