После завтрака Каролине вздумалось прогуляться за продуктами на рынок около Пьяцетты, дабы скоротать время до прибытия Адриано из сената. Прежним вечером она намеревалась дождаться его, чтобы поговорить, как было обещано, но, очевидно, что сенатора заняли более значимые дела. Примерно после полуночи Каролину одолел крепкий сон, который вызвала у нее усталость. И так она проспала до самого утра.
Несмотря на то, что покупками зачастую занималась прислуга, Каролина с радостью брала подобные обязанности на себя: поездка на рынок отвлекала ее, позволив провести хоть какое-то время в обществе, что значительно поднимало ей настроение.
Она с наслаждением прислушалась к хаотичному гулу, исходившему от суматошной толпы, словно желая мысленно раствориться в ней, подобно капле в штормящем море. Ох, порой тут просто невозможно было пройти! Но ее это ничуть не раздражало! Признаться, синьорине Диакометти по-прежнему приходилось по душе общество простолюдинов, ведь в нем ей удавалось отдохнуть от опостылевшего пафоса, так искусно владеющего представителями высшей знати. Поэтому на устах Каролины играла легкая улыбка, когда она беспечно прогуливалась по площади, занимательно разглядывая забавных горожан.
Безусловно, она с довольством замечала, что многие венецианцы оборачиваются в ее сторону. Казалось, будто жители лагуны сумели заметить в этой даме чужеземку, словно ее происхождение отражалось не только в притягательных чертах прелестного лица, но и в малейшем движении или жесте. И сейчас, вопреки ее стремлениям скрыться в месиве блеклых серо-коричневых тонов, сливающихся в толпе многочисленного люда, облаченная в довольно скромные одежды желто-бежевых оттенков, Каролина все же выделялась из общей массы людей отличной от венецианцев внешностью. На то повлияла гремучая смесь французских и генуэзских кровей в ее теле, создавших образ поистине благородной женственной красоты.
Пытливый взор Каролины привлекли к себе торговцы восточными тканями и как истинная модница она не смогла пересилить внутреннее желание уйти прочь и немедля подошла к прилавк у с ценным товаром. Но от увлекательного дела ее отвлек внезапный крик и последовавшая за ним волна возгласов. Каролина с любопытством сощурила глаза, ибо солнце совершенно слепило ее, и всмотрелась в толпу, спешившую разойтись в разные стороны.
Площадь рассекала вереница людей, связанных друг с другом, вразнобой шедших по рынку, словно упряжка с собаками, намеревающимися вылезти из ошейника. Их вид казался синьорине ужасающим: одежды разорванными клочьями оголяли рваные раны с запекшейся под лучами палящего солнца кровью. Волосы походили на скомканный моток запутавшихся нитей, и очевидно, что они неделями не знали мыла, из-за чего Каролине даже почудилось, что от арестованных исходит дурной запах, хотя они находились слишком далеко, чтобы ощутить его. С двух сторон от вереницы шли надзиратели, с откровенным презрением толкавшие людей в «упряжке» и время от времени ударяющих их палками. Поначалу синьорина предположила, что это ведут в казематы преступников, но для такого важного конвоя здесь присутствовало слишком мало стражников.
– Да не бей их так, Николо! – кричал один из стражей другому, когда тот бил мужчину за то, что тот споткнулся. – На рынке за них и дуката не дадут!
– Вонючие работорговцы! – процедил венецианец, оказавшийся рядом с Каролиной.
– Торговля людьми? – опешила она.
– Еще бы! – фыркнул с презрением тот. – Наверняка этим славится сейчас лишь Венеция: на что только не способны местные патриции, дабы использовать бесплатный рабочий труд на своих фабриках.
С этими словами торговец сплюнул в сторону, едва не попав своим плевком на рядом стоящую женщину, одарившую его гневным взглядом.
Каролине прежде не приходилось быть свидетельницей подобных весьма неприятных зрелищ. Да и мысль о том, что в их обществе еще возможна торговля людьми, заставляла ее ощутить подавляющее чувство разочарования. Ей казалось, что все это в прошлом, ведь в отцовском дворце прислуга нанималась на прислуживание герцогу на добровольных началах. Да и во дворце сенатора Фоскарини она также сталкивалась с вольнонаемной челядью. Поэтому, словно для того, чтобы убедиться в правдоподобности суждений торговца, она невольно подошла ближе к веренице.
Тут же ей пришлось столкнуться с собственным недоумением, – она заметила, что венецианцы не чтили своим вниманием эту картину, словно зрелище для них было не чуждым. И внезапно… словно знакомые черты промелькнули в этой толпе испачканных грязью лиц, и она с любопытством принялась рассматривать каждое из них. На какой-то момент ей показалось, что это лишь видение, но тут… снова… И когда караван остановился у здания, где рабов принялись выстраивать вдоль стены, сердце Каролины едва не замерло… среди рабов она смогла различить… Палому.
Распознав черты ее измученного лица и услышав до боли знакомый голос, который в силу своего командного характера та не стеснялась повысить даже на надзирателей, Каролина вскрикнула:
– Господи, не верю своим глазам! – и тут же закрыла лицо руками.
Пробравшись против течения спешащей ей навстречу толпы, синьорина подбежала ближе и убедилась в своей правоте: измученная, выпачканная, с растрепанными по потному лицу волосами Палома стояла со слезами на глазах, вместе с которыми на ее лицо просачивались отрешенность и равнодушие.
– Ох, родная! – едва сдерживая в себе комок рыданий от нечаянной радости, воскликнула Каролина. – Палома… Палома… как ты здесь оказалась, дорогая?
Синьорина бросилась к ней, но дорогу ей преградил один из надзирателей.
– Только попробуй меня остановить! – сквозь зубы процедила Каролина, обрушивая на того шквал гневных искр из голубых глаз, точно грозовые молнии на фоне ясного неба. – И тебе придется испытать на себе не Бог весть какие страдания! Клянусь тебе!
Судя по ее уверенному шагу и ухоженному внешнему виду, стражу стало очевидно, что она – представительница знати.
Останавливаться синьорина даже не думала, поэтому он инстинктивно отступил в сторону, позволив пройти мимо себя.
Каролина бросилась с объятиями к измученной Паломе, прижимая ту к себе и покрывая поцелуями ее вспотевшее лицо. На глазах девушки засверкали слезы и, рыдая, она едва не упала на колени перед кормилицей. Осознание того, что она имеет счастье смотреть в глаза родному человеку, заставляло трепетать ее измученное страданиями сердце.
– О, синьорина Каролина… – Палома вытаращила глаза, принявшись креститься, словно видела перед собой привидение. – Бог мой, вы живы…
– Да! Несомненно! Несомненно, родная моя, я жива, – Каролина прижала связанные руки кормилицы к груди.
– Так мы же… мы же похоронили вас… – испуганно прошептала Палома.
– Что… что значит, похоронили? – оторопевшая Каролина попятилась назад.
– Ох, синьорина, эти тупоголовые солдаты, очевидно, приняли за вас тело служанки Элены, – сомкнула полные губы Палома. – Чуяло мое сердце, что они ошибаются…
