– Так вы же объявили эту вашу… голодовку… Чего же мне попусту таскаться с подносами, спрашивается? Или вы передумали? – спросила Палома и обернулась.
Каролина насупилась и отвернулась к окну. Кормилица прекрасно знала нетерпеливость, присущую ее хозяйке, поэтому решила немного обождать, пока та проголодается сильнее.
Первое, в чем Палома упорно не поддерживала Каролину, – это в ее презрительном отношении к сенатору. И, как всегда, она пыталась вразумить ее сумасбродное поведение, которое порой синьорину немыслимо портило. Палома прекрасно понимала, что слухи, которыми здесь обросли мятежи в Генуе и Милане, могли быть беспочвенными. А благородный поступок сенатора по отношению к ее госпоже в любом случае заслуживает, как минимум, уважения, и Палома старалась настроить хозяйку на более благосклонное отношение к нему.
– Сенатор Фоскарини сегодня беспокоился о вашем состоянии, – сказала Палома, с любопытством поглядывая на Каролину, но та сделала вид, что не слышит кормилицу. – Синьорина, вы должны быть благодарной ему за его великодушие, – с мольбой в голосе промолвила Палома, но та по-прежнему игнорировала ее слова. – Не каждый осмелился бы на подвиг, спасая жизнь такой строптивой девчонке, как вы. Совершенно незнакомой, кстати.
Каролина с негодованием посмотрела на старуху.
– Палома, ты не забыла, что он может быть виновным в том, что сейчас я – сирота, и меня лишили права владения имением в Генуе? – спросила она.
– Нужно быть благоразумней, синьорина. Вы ведь всегда отличались тонким умом, не свойственным женской голове. Посудите сами, Изольда не скрывала своего торжества на похоронах всех своих родных. К моему великому сожалению, я имела возможность наблюдать этот ужас и ее пренебрежение, с которым она смотрела на покойных, точнее, на то, что от них осталось… – в глазах Паломы застыли слезы. – И поверьте, если бы вы о своем спасении сообщили в Геную, Изольда со своим мужем сделали бы все, чтобы избавиться от вас! Поэтому я и полагаю, что, для кого была выгодной ваша смерть, так это для них, но никак не для сенатора Фоскарини. Вы несправедливы!
– Он мне лгал, – настаивала на своем Каролина, – поэтому я не собираюсь падать ему в колени.
– А никто и не просит вас падать в колени! И он также не нуж дается в подобных жестах. Просто будьте благодарной.
– Ох, Палома, как же мне не хватало твоих нравоучений, – сказала Каролина и прижала к себе кормилицу.
Она подошла к окну и задумчиво посмотрела сквозь него. Она и сама знает, что война есть война, и что сенатор совсем не обязан спасать каждую синьорину, раненную в битве против врага. Но не может она, не может переступить через себя и простить Адриано его ложь, когда перед ее глазами появлялось лицо отца или матери. Признаться, уже давно синьорина смирилась с тем, что может услышать подобные неутешительные сведения. И прежде нередко бывало, что она проводила ночи в слезах, осознавая, что самых близких ей людей, вероятнее всего, нет в живых. К тому же в последнее время они приходили к ней в сновидениях довольно странным образом.
Не менее страшным являлось и то, что Каролина ясно понимала, что сейчас она в заточении здесь, в чужой стране, в чужом городе, среди чужих людей. Она безразлично смотрела на сверкающую красоту Венеции, не желая теперь даже шага ступить из палаццо Адриано, а тем более представляться всем вокруг кузиной сенатора Фоскарини. Ей просто нужно время, чтобы свыкнуться с мыслью о своем заточении в Венеции, чтобы забыть о том, что она сама считает себя пленницей в этой стране.
Однако настырное решение Каролины просидеть в заточении несколько дней и вызвать этим реакцию у сенатора пало под его воспитательными мерами. Вытерпеть в своей комнате столько времени, не выходя при этом даже на балкончик, – это, по сути, было для Каролины подвигом.
За все время у нее появилась возможность посмотреть на свое поведение со стороны и покраснеть даже в одиночестве. Да, голодовка – это, пожалуй, перебор. Да и сам бойкот выглядел, по меньшей мере, смешно. Это заставило синьорину несколько сожалеть о наделанных своими руками глупостях.
Да и после рассудительных слов Паломы Каролина нашла некоторые оправдания сенатору и решила, что завтра утром с оизволит позавтракать в его обществе. Только прежде ей надобно вкинуть в свой изголодавшийся желудок хотя бы кусок хлеба, чтобы не показаться Адриано голодным зверем, гневно забрасывающим пищу в свою утробу.
В свете одинокой свечи, освещающей угрюмую кухню, Каролина едва могла что-либо различить, но времени на перебор продуктов у нее особенно не было. Все, что она сумела схватить, – это кусок курицы, обжаренный на сковороде, и огурец, лежавший в общем лотке с овощами. Да, голодовка – это явление не для дамы c таким аппетитом, как у нее. Каролине порой было стыдно за свое неуемное желание вкусно поесть, но с ним она частенько не могла совладать. Нетерпеливо жуя курицу, синьорина присела за небольшой столик, предназначаемый для прислуги.
В доме все спали, поэтому никаких звуков, кроме интенсивного чавканья, по комнатам не раздавалось. Но неожиданно для синьорины кухня осветилась куда более ярким светом, и синьорина замерла с обглоданной ножкой в руке. Вопреки ее догадкам увидеть Урсулу, в дверях кухни появился Адриано, засидевшийся в кабинете со своими бумагами. При свете трех свечей на подсвечнике его лицо казалось еще более измученным, чем было на самом деле. Каролина виновато склонила голову, но тут же продолжила обкусывать оставшееся куриное мясо.
– Приятного аппетита, – с улыбкой произнес Адриано и поставил подсвечник прямо в центре стола.
Она кивнула.
– Доброй ночи, сенатор. Вы не спите в столь поздний час? – спросила удивленно Каролина, не глядя в глаза сенатору и продолжая увлекательно заниматься своим делом.
Ему была безразлична ее бестактность. Скорее, хотелось рассмеяться, чем разгневаться.
– Ну что вы, синьорина, я же не мог позволить, чтобы вы в потемках пронесли мимо рта эту чудную ножку, – в его голосе чувствовалась ирония, и Каролина улыбнулась, прекрасно понимая нелепость своего поведения.
– Да, сенатор, моя голодовка потерпела крах, – с улыбкой ответила она, нескромно посмеиваясь над собою.
Увидев, как она улыбается, Адриано ощутил в своем сердце вздох облегчения.
– Синьорина, очень хотелось бы сказать вам пару слов… – промолвил он и присел напротив нее.
Каролина вытерла рот салфеткой, которую она схватила вместе со всем остальным со стола кухаря, и посмотрела на него с напускным равнодушием.
– Вы будете меня отчитывать? – в ее голосе чувствовалось поразительное спокойствие.
– Ну что вы, синьорина? Мне это ни к чему!
Адриано невероятно радовался тому, что наконец-то Каролина вышла из своего убежища и попала в его поле зрения. В себе он находил, что конфликт, произошедший между ними не так давно, совершенно не повлиял на его чувства к ней. Хотя поначалу разбушевавшиеся в его душе эмоции впускали в его сознание разные мысли, вплоть до того, чтобы отвезти Каролину на ее родину и оставить на произвол судьбы, вычеркнув из своей головы мысли о ней. Однако сенатор ясно осознавал, что это будет не так уж и просто. Очевидно, все слишком далеко зашло.
