На его спине расплывалось темное пятно, уши были закупорены наушниками, он посмотрел на Летягина-старшего так, словно тот был кучей дерьма, наваленной возле парадного.
— Ох, даже считать боюсь, — вздохнул отец. — Марина, когда уходила, меня до последней нитки обобрала. Нечем было платить. Теперь и подавно.
«Три года и девять месяцев, — прикинул Летягин. — Не такая уж большая сумма. А квартира трехкомнатная, большая, в центре. Если погасить долги и сделать хороший ремонт, можно тысяч за двести толкнуть. Только вот папу куда определить?»
Вопрос был праздный. Летягин уже знал — куда.
— Вот что, — сказал он, хмурясь. — Сюда больше не приходи, не то больше ни гроша от меня не получишь.
— Так ты дашь?
Просиявшая физиономия отца походила на красное утреннее солнце, проглянувшее между домами.
Из подъезда вышла дама со здоровенным кобелем на шлее. Оба не поздоровались. Удаляясь, кобель презрительно вилял задом с задранным хвостом и почти бычьими яйцами.
— Условие, — сказал Летягин, не глядя на изнывающего от нетерпения отца. — Ты будешь получать от меня достаточную… более чем достаточную сумму каждый месяц. Банковская карта есть? Вот на нее и буду сбрасывать.
— Спасибо, спасибо, сынок. Я знал, знал, что ты не бросишь в беде. Помнишь, как я тебя на плечах носил? А самокат, тот, желтый…
Радость отца была всепоглощающей. А упомянутое условие он попросту пропустил мимо ушей.
— Давай без этой ностальгии, — перебил Летягин. — Поступим так. Я беру тебя на обеспечение, ты переписываешь на меня квартиру. Жить остаешься там…
«Пока не загнешься от пьянства, — добавил он мысленно. — А это случится достаточно скоро, если денег на тебя не жалеть. И я не буду, папа. Поживешь несколько недель или даже месяцев в свое удовольствие».
Выдвинутое условие немного напрягло отца, но потом он беспечно махнул рукой:
— Черт с ними, с бумажками. Я знаю, что могу положиться на тебя, сынок.
— Конечно.
Летягин смотрел на возвращающуюся даму с собакой. Вид у нее был высокомерный и независимый, но все поменялось, стоило ему представить ее сношающейся со своим кобелем в известной позе. Заулыбавшись, Летягин вскинул ладонь в приветственном жесте.
— Приветствую вас!
И пес, и хозяйка слегка опешили.
— Доброе утро, — пробормотала она.
— У вас замечательный друг, — сказал Летягин. — С таким не страшно одиночество.
Дама сбилась с шага, дернула шлею, заволокла кобеля в парадное, только тугие яйца блеснули. Стрела попала в цель. Женщины стыдятся одиночества, как уродства или проказы. Если бы еще кобеля отравить, было бы совсем замечательно, но Летягин был прагматиком, не склонным к пустым мечтаниям.
— Иди, папа, — сказал он, глядя в сторону. — Нет, сначала номер карточки продиктуй. К обеду деньги будут у тебя.
— А наличными немного можно? — проблеял отец жалобно. — Мне нужно немного… э-э, подлечиться. А то давит. — Он подержался за голову. — Сейчас выпью, просплюсь и больше ни-ни.
Летягин достал бумажник, вытащил наугад пару купюр и протянул их с напутствием:
— В небольших дозах алкоголь даже полезен. Главное, норму знать.
— Я знаю! — радостно воскликнул отец.
Его норма была известна: от отключки до отключки. Летягин улыбнулся губами.
— Диктуй номер карточки.
— У меня социальная. Только для пособий и…
— Тогда новую заведи, — нетерпеливо сказал Летягин. — Потом позвонишь.
— Это не бесплатное удовольствие, — сказал отец.
— У тебя же есть деньги.
— Ну…
Они предназначались для другого, разумеется. Поморщившись, Летягин дал отцу еще и напомнил:
— Больше здесь не появляйся, тем более что я на некоторое время уеду. Будем держать связь по телефону.
— У меня… — начал отец.
Продолжение было известно наперед, так что выслушивать его было совсем не обязательно.
— Номер пополню, — сказал Летягин, — а денег в руки больше не дам.
«А то, чего доброго, загнешься раньше времени, — продолжил он мысленно. — Сначала квартиру на меня переписать надо. Тебе для завода и так хватит».
Прощание заняло совсем немного времени, потому что отец гарцевал на месте, как боевой конь, заслышавший трубы. Избавившись от него, Летягин поднялся к себе. Собираясь в командировку, он все пытался понять, где пролегает та черта, за которой родители перестают быть авторитетными, любимыми или просто близкими людьми, с которыми хочется советоваться, делиться радостями и печалями, общаться, вспоминать прежние времена.
Четкой границы не существовало. Когда-то Летягин любил папу и маму, потом побаивался их, потом они перестали вызывать у него что-либо, кроме тревоги и дискомфорта. А ведь было время, когда оба считались людьми интеллигентными, уважаемыми, самостоятельными. В детстве Летягин даже стеснялся их немного, потому что ни у кого из его сверстников не было таких ярких, видных, преуспевающих родителей. И вот нате вам! Маман на старости лет свихнулась и сбежала с каким-то сорокалетним донжуаном, который из нее вьет веревки и тянет последние деньги. Папаша спился и дошел до ручки. И это родители? Это их нужно почитать и любить?
Как ни старался Летягин, у него не получалось. Угрызения совести из-за сделки, заключенной с отцом, не мучили. Если старикан возьмется за ум и начнет трезвый образ жизни, то ему ничего не угрожает. Он сам представляет для себя опасность, не сын. Никто ему водку силком в глотку не льет. Его собственный выбор.
Выбросив отца из головы, Летягин сел в машину и отправился на задание. Лето радовало относительно мягкой погодой, ветер, врывающийся в салон, нес приятную прохладу, трава на обочинах не пожелтела, радуя взор сочной зеленой свежестью.
А вот при виде Мамая Летягин насторожился. Предводитель «варягов» был мрачен и зол. Они расположились на покосившейся лавке в тени сирени. Бойцы не мешали, занимались своими делами, но лица у них тоже были преисполнены какой-то мрачной злобы.
— Что случилось? — спросил Летягин напрямик.
— Два пацана пропали, — неохотно ответил Мамай. — Пошли ночью с кренделем одним разбираться. Евгений какой-то.
— Артемов?
— О! Как ты допер?
— Этим. — Летягин приставил палец к виску. — У меня не голова, а база данных. Так Петрович говорит.
Брови Мамая подвигались, выбирая расположение, и сошлись на переносице, образовав три глубокие вертикальные морщины. Поврежденный глаз полузакрылся, тогда как второй цепко следил за собеседником.
— Кстати, насчет Петровича, — произнес он. — Стукнешь Котову про Бутуза и Шмата, ты сам пропадешь без вести. Потеряем мы тебя, понял?
