Женька хотел отправиться к сараю за лопатой, но, отойдя на несколько шагов, вернулся на цыпочках и резко распахнул дверь. Трупы лежали там, где он их оставил, позы не изменились. Женька осторожно перевел дыхание, прислушиваясь к бешеным толчкам сердца в груди. Пока он находился снаружи, ему вдруг померещилось, что Шмат с Бутузом только притворились мертвыми и, стоило оставить их одних, поднялись с пола и переглянулись, усмехаясь…
Что делал бы Женька, если бы нечто подобное произошло? Наверное, попросту сошел бы с ума. К счастью, этого не случилось.
Выступивший на всем теле пот быстро испарялся в ночи, вызывая судорожный озноб. Вооруженный лопатой Женька долго бродил в темноте, выбирая место для братской могилы.
«Могилы для братков», — переиначил фразу мозг, что завершилось приступом истерического смеха. Уронив лопату и зажимая рот обеими руками, Женька долго стоял на дальнем краю участка. Из картофельной ботвы тяжело выпрыгнула жаба и застыла на тропке, раздувая зоб. Ее появление привело Женьку в чувство.
Он знал, что копать под деревом будет трудно из-за корней, поэтому решил совершить погребение там, где вдоль ограды были свалены старые, частично истлевшие доски. Достаточно было отодвинуть их и приступить к работе. Земля была сырая и мягкая. Зарываться слишком глубоко не имело смысла: все равно могила будет накрыта досками снова, да и некому было ходить по огороду, принюхиваясь. Расквитавшись за родителей, Женька не собирался сюда возвращаться. Пусть все зарастет бурьяном, пусть пропадет пропадом.
Он думал, что управится быстро, но не рассчитал силы и сноровку. Землекоп из Женьки получился неважный. На глубину полтора-два штыка он вгрызся играючи, а дальше почва пошла упругая, твердая, не желающая поддаваться металлу. Много времени заняло и перетаскивание трупов на старых одеялах. Потом пришлось спешно расширять могилу, потому что два тела туда не помещались. Когда же наконец Женька, обливаясь потом, вернул на прежнее место доски, небо на востоке было уже желто-зеленым, а над головой посвистывали птахи.
Осмотрев место захоронения, он снес к штабелю всякую рухлядь и свалил в кучу, привалив старой дверью, доживавшей век за сараем. Было уже совсем светло. Женька походил туда-сюда, всматриваясь в землю, но не сумел увидеть ничего подозрительного. Могила удалась на славу.
— А креста вам не будет, — пробормотал он. — И цветов тоже.
Ладони, которые он не догадался защитить рабочими рукавицами, горели. Глаза слипались. Но Женька знал, что не сможет заснуть сразу. Помешает перевозбуждение. В таком состоянии кажется, что уснешь, как убитый, стоит голове коснуться подушки, а потом ворочаешься и вздыхаешь, не в состоянии отключить мозг.
Вернувшись в дом, Женька поставил вариться гречневую кашу, а сам зашел за угол с ведром воды и как следует вымылся. С водоснабжением проблем пока не было, потому что колонки были установлены на всех четырех главных улицах поселка. Если бы бандиты были поумнее, они вывели бы их из строя, после чего жители оказались бы на осадном положении.
Но пройдет некоторое время, и негодяи догадаются насчет воды. Дороги уже фактически перекрыты, подходы к озеру патрулируются, бóльшая часть территории выкуплена. Вне всякого сомнения, дачный поселок перейдет в полное распоряжение бандитов из «Стройинвеста». Это лишь вопрос времени. И ничего Женька не изменит. Ну, прикончит еще пару ублюдков, мстя за родителей. Все равно придется уходить.
— А я не уйду, — пробормотал он.
Характер не позволял сдаться. Память о матери и отце тоже. Женька не собирался отступать. Это был тот случай, когда легче умереть, чем сдаться. И не нужны были приказы, громкие слова и призывы. Женька сражался за свою личную родину. Маленькую, всего шесть соток. Но, чтобы отнять этот клочок земли, сперва придется забрать у него жизнь.
Прикончив кашу, Женька проинспектировал содержимое холодильника. Сливочное масло на исходе, зато кукурузного почти полная бутылка. Кастрюля с тушеным мясом, его хватит дня на три. Всякие соления-варения. Полтора десятка яиц. Прокисший суп, дорога которому в помойку. Немного сметаны. Комок дрожжей. Треть палки сухой колбасы. Засохший, твердый, как пластмасса, сыр. С учетом круп, консервов и муки продержаться можно чуть ли не месяц, а может, и того больше.
Только как поддерживать в себе решимость, которая однажды может просто иссякнуть?
Женька достал из каминной трубы прозрачную папку с документами на право владения участком. Пока они существуют, дом можно купить или присвоить. Но Женька не собирался ничего никому продавать. Не для этого он сюда приехал, не для этого вышел на тропу войны.
Подбрасывая на ладони спичечный коробок, Женька послушал мелодичное тарахтение, а потом сунул бумаги в камин и поджег. Пламя было ярким и быстрым, оставив после себя черные клочья, на которых все еще угадывались строки и буквы. Теперь в них не было никакого смысла. Возможно, после смерти последнего из Артемовых бандиты сумеют восстановить документы, но все-таки некоторые осложнения он им доставит.
И так на каждом шагу, буквально на каждом.
Когда Женьке было лет шесть, он пристрастился рисовать кровопролитные сражения. Там были танки, самолеты, клубящийся дым и разрывы, похожие на кусты. Солдатики с обеих сторон, составленные из черточек с точками головок, походили на муравьев, оружие было слишком велико для них и стреляло пунктирами, выделывающими причудливые зигзаги.
Бумаги на эти рисованные баталии уходило много. Чтобы изобразить такой бой, Женьке не требовалось ни красок, ни цветных карандашей. Достаточно было шариковой ручки, все остальное доделывало воображение. Рисуя, он издавал крики, как победные, так и предсмертные, шипел, гудел, ухал и рокотал не хуже настоящих пулеметов. Однажды отец подсел к нему, провел большой ладонью по влажным волосам и поинтересовался:
— Почему у тебя постоянно воюют?
— Так эти же нападают! — Женька показал на муравьиное воинство слева, ничем не отличающееся от тех, кто контратаковал справа. — Их нужно всех убить, чтобы не лезли.
— То есть твоя армия защищает Родину? — серьезно спросил отец.
— Ну да!
— А где она?
Женька наморщил лоб, не слишком довольный тем, что ему мешают громить врага.
— Там, за ними, — сказал он, вынося указательный палец за пределы альбомного листа.
— А у тебя где? — продолжал отец.
За неимением слов Женька просто развел руки в стороны, как бы пытаясь охватить что-то необъятное.
— Нет. Родина не там.
— А где тогда?
— Здесь. — Отец прикоснулся пальцем к мальчишеской груди. — Родина — это то, что всегда с тобой, и то, что ты готов защищать даже ценой собственной жизни. Не царя. Не президента. Свое. То, без чего не хочешь или не можешь жить.
— Наш дом? — предположил Женька.
— Может быть. Но необязательно.
— Улица? Город?
