В старом Китае ребенок был королем в семье, особенно мальчик, который становился объектом неусыпного внимания и заботы. Это была эпоха пирамидальных семей, когда прадедушка и прабабушка, дедушка и бабушка, а также родители жили под одной крышей. Теперь семья свелась к супружеской паре, в такой нуклеарной семье возникает избыток опеки, и известно, к каким печальным последствиям привело такое положение дел на Западе. Мы в своей стране пережили это, и, казалось, Китай сможет учесть наш печальный опыт. Но там процесс повторился. Когда думаешь, что в масштабе почти целого континента устанавливается нуклеарная семья с единственным ребенком, то понимаешь, что это не может не повлечь за собой массовых неврозов родителей. Когда граждане этой страны отделаются наконец от неусыпного присутствия государства в жизни каждого, когда забота партии станет не столь подавляющей и хоть немного даст высвободиться глубинному индивидуализму китайцев, которого никогда нельзя было вытравить из них окончательно, обретение самостоятельности для миллионов единственных детей станет весьма проблематичным.
В настоящее время в Китае единственные дети, достигшие подросткового периода, рассеяны по всей стране в силу предписаний и разрешений властей. С раннего детства их включают в коллективную жизнь, в жизнь деревенской общины. Пока еще трудно говорить о том, к каким результатам приведет китайская нуклеарная семья. Надо подождать, пока подрастет поколение.
Социальный конфликт поколений – не потерял ли он свой смысл? В 1988 году пропасть между поколением сорокалетних, которым было двадцать в 1968 году, и их детьми стала исчезать в связи с их общей ностальгией по шестидесятым и потребностью молодежи обрести точки отсчета и уцепиться за те же принципы, которыми руководствовались их родители.
В семидесятые же и в восьмидесятые годы подростки превратились для своих родителей в иностранцев, потому что они говорили на другом языке: новая математика, информатика, рок, новая манера одеваться. Сегодня трещина в отношениях со взрослыми проходит по демаркационной линии «травки» и наркотиков. У тех подростков, кто не курит «травку», конфликт с родителями не очевиден.
Конфликт между поколениями какой есть, такой и есть. Молодые бегут от взрослых, но не противостоят им.
Они не принимают взрослых, критикуют их решительно за все, но очень хорошо относятся к своим родителям или сочувствуют им, считая их несчастными людьми. Открытая враждебность исчезла из семьи.
Когда подростки называют своих молодых родителей «мои старики», это не так уж безобидно…
Это выражение имеет неоднозначный смысл. «Старики», потому что они будто бы немного дедушка и бабушка, которых хотелось бы видеть рядом, а те либо далеко, либо умерли. Но «старики» также и потому, что родительский мир устарел, молодым хочется перемен в обществе, хочется других мотиваций и других целей там, где все уже устоялось и застыло. Возможно, они правы, называя своих родителей, молодых родителей, стариками. Состариться раньше времени – самая распространенная вещь на свете. У них принято что-то вроде соревнования, когда они говорят о родителях, о своих «стариках», в почти негативной манере. Даже если они их очень любят. Как если бы они видели в них жертву, но не врага. Они изображают сочувствие к тому, что делают родители: и начальство у тех не то, и работа; «старики», говорят они, «горят» на работе, позволяют себя эксплуатировать. Они не принимают жизнь такой, какой ее нужно принимать, не могут постоять за себя, они «ни рыба ни мясо»…
Но говорить: «Родители мешают мне жить, они мешают мне ходить, куда мне хочется» – они перестали. Время, когда им вменялось в обязанность следовать режиму, кончилось. Даже если это было и не так, все равно они разыгрывали из себя людей, которым родители не дают свободы, и это являлось одной из популярных тем среди подростков: они-де пленники родителей. Большинство родителям подчинялось. Меньшинство сопротивлялось, они ломали преграды и уходили из дома. Нынешние подростки остаются дома и весьма пассивно наблюдают за тем, как их родители, как им кажется, терпят фиаско. Конфликта, в котором есть динамизм, нет, нынешним подросткам не хватает агрессивности, чтобы сказать: «Я противостою тебе, потому что ты мне мешаешь, я не хочу быть таким, как ты. Ты такой, какой ты есть, но я не хочу быть таким же» или «Я не хочу делать то, что делаешь ты, я буду делать по-другому». Сейчас они просто наблюдатели, почти нейтральные, которые ничего не делают. Они наблюдают за угасанием своих родителей. Они не могут идентифицировать себя с родителями, потому что у них нет идеалов. Они только критикуют старших.
Они наблюдают их закат, их безрезультатные усилия, их слабость, их поражение…
Такая позиция характерна для молодых европейцев. Ни в Америке, ни в Японии этого нет – там живут в условиях соревнования, где родители побуждают детей к деятельности и хотят видеть их среди победителей.
Там роли не поменялись, тогда как в Европе родители и дети поменялись ролями. Подростки выискивают слабые места своих родителей, бездействуют, надоедают с замечаниями и наблюдают за своими родителями, подвергая критике их жизнь, их супружество: «Ты ничего не делаешь для того, чтобы нравиться своей жене» или «Ты совершенно не понимаешь отца», «Вы живете дерьмовой жизнью», «Вы не любите свою работу», «Зря вы даете своим хозяевам на вас ездить».
Они говорят то, что родители внушали им на протяжении их детства: «Работай, чтобы получить хорошую специальность». – «А ты любишь свою работу?» – «Нет». Я знала родителей, которые ждали увольнения начиная с тридцати лет и непрестанно повторяли это своим детям. Еще неприятнее, ко-гда у родителей есть призвание, если они отдаются своему делу, если они очень активны. В этом случае подростки тоже находят что сказать: «Вы позволяете себя эксплуатировать», «Работа вас губит, в жизни есть что-то еще, кроме работы, природа например, на свете есть леса, пустыни». Как крайности они жаждут пасторальной жизни, единения с природой. В то же время они охотно пользуются достижениями технического прогресса. Но я не думаю, что дети спортсменов, артистов, ученых могут совсем потерять волю к жизни. Дети Марии Кюри такими не были.
В США и Японии родители до сих пор осуществляют «толкательную» функцию по отношению к своим детям. Нужно, чтобы те стали чемпионами… Подобная система, кроме всего прочего, приводит к впечатляющему количеству несчастных случаев, потерь, несбывшихся надежд. Но в США и позднее даже в Японии наметилась перемена ролей. Тинейджеры больше не устраивают демонстраций на улицах, они устраивают демонстрации родителям, обращаясь к ним так: «В любом случае мы абсолютно не знаем, что нам делать, но ведь это необходимо знать – что делать», «Вы все время говорите о цели, о планах, о развитии, расцвете сил, а что, собственно, все это значит?»
Пассивный нейтралитет еще хуже, чем агрессивный конфликт между поколениями. Противоположность любви – не ненависть. Ненависть – это та же любовь. Противоположность любви – безразличие.
Во Франции еще довольно часто устраиваются соревнования, конкурсы или матчи, и родители продолжают настаивать, чтобы дети принимали в них участие, но только чтобы добиться успеха в школьных конкурсах или спортивных состязаниях. В восьмидесятые годы, на теннисных кортах например, можно было встретить родителей, которые неотлучно дежурили около своих детей, чтобы тех правильно судили. В то же время существует множество людей из наименее привилегированных классов, которым хотелось бы продвинуться по социальной лестнице. Они настраивают на это своих детей, если те одарены, и вселяют в них всепоглощающее стремление к победе. Но если соревновательный дух в человеке развит без меры, это может привести к негативным последствиям. Верно также и то, что если у ребенка нет никакого стимулирующего примера, то это другая крайность, которая ведет к сбоям в социальных отношениях, к отсутствию агрессивного противостояния подростков и взрослых.
