У нас все не так. Я недавно из Питера вернулась с ребенком после операции – это небо и земля. Здесь подписываешь согласие на операцию, и врачи могут спокойно говорить, что они на все вопросы ответили. Но это мы отвлеклись на медицинские темы, возвращаемся к детям.
Конечно, и моя мама, с которой мы тогда вместе жили, и опека были в ужасе от того, что я взяла двоих очень тяжелых детей. Помимо них был еще один ребенок, которого я возила оперировать, он тоже был у меня под опекой четыре месяца. Но когда вернулась – операция была на животе, и прошла она очень хорошо, – мальчика забрала его мама. Мы заранее так с ней договорились, что я отвезу, чтобы прооперировали, а она потом сможет сына забрать. Я не стала спорить, я посчитала, что это будет правильно, потому что видела, что она любит ребенка. Мама замужем за цыганом, и у них действительно крепкая семья. Мальчик сейчас так и живет с родителями, у них уже 5 или 6 детей, а ему 14 лет исполняется в сентябре 2015-го. У меня в принципе с ними до сих пор сохранились неплохие отношения. Потом я Тавифу прооперировала, мы вернулись, и примерно через год у нас появилась Маша. Ее я знала практически с рождения, девочку в грудном возрасте нашли в мусорном баке и поместили в больницу. Она мне сразу запала в душу, но из-за всех этих операций и поездок на лечение я никак не могла заняться ее оформлением. Как только жизнь устаканилась, сразу же ее забрала. К тому времени я уже купила домик в деревне, он был старый, страшный – но мой, и я наконец стала жить отдельно от мамы. Так что мне уже не нужно было никаких разрешений или советов. Маша оказалась для нас настоящим спасением – она многое умела делать сама, и Тавифка начала ей подражать, стала одеваться самостоятельно, на горшок ходить.
А после этого так получилось, что в разночиновском психоневрологическом интернате я встретила ребенка, который был привязан к кровати. Не временно, он у них постоянно так жил. Мише было 5 лет, и выглядел он ужасно – был весь искусан, изгрызен, искалечен. Я тогда не боролась с системой, просто понимала, что единственный путь спасти ребенка – это его забрать. Миша был неходячий и, если бы там остался, погиб бы – им никто не занимался. А дома пошел. Помню, когда я попросила опеку выдать разрешение, они сказали, что никого больше мне не дадут, у меня и так перегрузка. У нас в Астрахани тогда назначили нового мэра, и я пошла к нему на прием – опека в те времена подчинялась мэрии. Градоначальник стукнул кулаком по столу, спросил: «Кто вам мешает?» В опеке испугались и отдали мне всех детей из интерната, которых я планировала забрать. Рому, Надю и Мишу из Разночиновки удалось вытащить. Ромке, старшему из них, сейчас уже 20 лет, а тогда было 10. Он, кстати, самый правильный оказался, просто на удивление – аккуратный, разумный. Я, собственно, брала их из-за Мишки, с которым в интернате жестоко обращались. А за Надю и Рому меня просто попросили. За Рому попросила одна девушка, которая его знала по Разночиновке. А за Надю – сами воспитатели. Они говорили, что девочку прислали по ошибке, нет у нее никакой глубокой умственной отсталости. И я подумала, что, пока мэр поддерживает, надо забирать. А кроме этих троих опека с перепугу положила в мои документы карточку еще одного мальчика, уже из детского дома, которому мы тогда пытались помочь. И только когда оформили бумаги, я это поняла. Но подумала: «Что я, дура отказываться? Все равно рано или поздно пришлось бы и Максимку тоже забирать». Я и забрала, раз такой случай. У меня получилось на тот момент 7 детей. И потом пришел еще один ребенок, которого я давно знала, – Колька. Его мне никак не давали, говорили, что пристроят за границу – уж очень мальчик хороший. У него одна нога была больная, и я прекрасно помню, что, когда ребенка пыталась взять французская семья, их врачи, французские, отсоветовали, сказали, что его нельзя вылечить. И семья отказалась. А Колька так и остался в детском доме. И вот когда подошел возраст, его собрались отправлять в Разночиновку. Тогда мне из опеки специалист сама позвонила, расстроенная такая, и рассказала, как обстоят дела. Призналась, что они очень хотели мальчику помочь, а все получилось только хуже. Я сказала, что если они не будут спорить, то я его быстренько заберу. И они ему все документы оформили. Колю я забрала в 2008 году. Ему тогда было 5 лет, и это был 8-й ребенок в нашей семье. Потом, как я уже говорила, Данилку забрали родители, и у меня получилось 7 ребят. А в общей сложности за все время у меня под опекой было 9 детей, просто двое из них ушли в семьи.
После Кольки я никого больше не брала. Сейчас все ребята уже подросли, более самостоятельными стали. Может, сейчас я и взяла бы еще детей, даже тяжелых, диагнозы меня не особо пугают, но проблема в том, что для этого мне надо капитально перестраивать дом. Когда я еще только начала принимать детей, мне пришлось уйти с работы – совмещать семью и работу стало нереально, а медицинской практики мне теперь и дома хватало. У детей столько диагнозов, что, по сути, я всегда продолжала по специальности работать. Какое-то время у меня была поддержка людей, которые за нас переживали, потом она прекратилась. Но дети постепенно начали получать пособия. А поначалу на них ничего не давали – как выяснилось, были неправильно оформлены документы. Тогда пособия все равно были маленькие, не прожить, а потом вдруг этой темой все заинтересовались, пособия стали прибавлять. И как-то наладилось. Что бы там ни было, нам всегда хватало на жизнь. Несколько раз я еще пыталась выйти на работу, но потом бросала это дело. Нагрузка такая, что уже не до карьеры.
А позже добавились еще и конфликты с местной властью. Мне приходилось общаться с начальством, с администрацией, потому что дети были замордованы интернатом. Я начала писать жалобы в прокуратуру, и мне объявили войну. С 2006 по 2013 год против нас шли такие боевые действия, что вообще непонятно, как мы выжили. Детей постоянно грозились отобрать и вернуть в больницы и интернаты. В 2012 году подключился Следственный комитет Российской Федерации под председательством Бастрыкина Александра Ивановича. У меня было очень много знакомых, друзей, и в какой-то момент, когда у меня уже пытались забрать детей, я обратилась ко всем, кого знала, и кто-то ему лично о нашей ситуации рассказал. Мне сразу позвонили из Следственного комитета, все детали уточнили, спросили, правда ли, что такой прессинг идет по причине того, что я пишу про Разночиновку. Я, разумеется, подтвердила. И Александр Иванович прислал своего помощника из Москвы, после чего в отношении меня местные власти поуспокоились. А через год вообще все затихло – в Разночиновке реальные преступления открылись, им стало не до меня.
Первые несколько лет единственной задачей нашей семьи было выжить. Когда я привезла Тавифу после операции на сердце, у детей все болезни проходили не как положено. Если начиналась температура, то всегда парадоксально: лежит ребенок совершенно нормальный на ощупь, но чувствуешь, что ему очень плохо, а причины никак не понимаешь. Перебирала, что можно. Голодный? Нет. Живот болит? Помяла. Все нормально. Меряю температуру, хотя на ощупь абсолютная норма, а у него 40,3! Другой случай. Поскольку мне обещали подарить машину, я на права сдавала экзамен. И вот на время экзамена оставила с детьми надежную женщину, которая хорошо их знала. Я периодически звонила, спрашивала, как у них дела. А там экзамен этот на целый день. И вот я звоню, а Данилка час уже спит, два спит. Понимаю, что что-то не так. Плюнула я на этот экзамен, взяла такси, прилетаю домой, а Данилка лежит весь сине-серый. У него был кашель, накапливалась слизь, и он из-за слабости не мог ее откашлять. Лежал тихо, еле постанывал, но дышать ему было практически нечем, все оказалось забито слизью. Если дети в таком состоянии поступают в больницу, их тут же кладут в реанимацию и искусственно все это отсасывают под наркозом. Но я по его состоянию поняла: если сейчас его отвезу и ему дадут наркоз, он вообще помрет. Не переживет этого. Стала пытаться сама, как могла… К вечеру он раздышался. И вот такие ситуации у нас были на каждом шагу. Несколько лет прошло, прежде чем они стали болеть как нормальные дети, и это было реальным облегчением.
