– Вот чего у тебя не отнимешь, Комар, так это умения вовремя задать вопрос. Ты уверен, что хочешь поговорить об этом прямо сейчас?
Я-то не уверен, подумал Комар. Но если Убера не отвлечь, мы можем все тут остаться.
– Уверен.
Они продолжали идти. Медленно, по шажку, переступали в кровавой жиже. Плюх, плюх, плюх. Эхо. Караван слепцов.
– Хорошо, слушай. Представь, давным-давно, до Катастрофы жил один грустный мим… – Убер медленно брел, держась за плечо Комара. Шлеп, плюх, шлеп, плюх. Слепые идут.
– Кто такой мим?
– Клоун, который не говорит. Назовем это так для простоты. Настоящий мим, от бога, может рассказать все о жизни, не говоря ни слова. И при этом тебе будет адски смешно… и чертовски грустно. Так вот, жил был себе один мим. Он стал очень знаменитым, на всю страну, а потом на весь мир. Он придумывал и ставил номера и спектакли, люди смеялись и плакали, потому что это было настоящее искусство…
У него был знаменитый номер – телефонный разговор между мужчиной и женщиной. Номер об этих отношениях, невероятно смешной. Это оттуда взялось слово «Асисяй». Грустный клоун играл его один.
А в городе П. был цирк. Это был большой и прославленный цирк, но к тому времени – ужасно устаревший и провинциальный. И знаменитого клоуна попросили это исправить. Восстановить былую славу цирка. Клоун с радостью согласился. Он не боялся работы и всегда хотел сделать настоящее цирковое представление. Он взялся за этот цирк. И только когда взялся, понял, что задача эта – непосильная. Задача в разрыв.
Потому что в каждом цирке есть крысы. А крысы, скажу вам по секрету, не выносят, когда им мешают хорошо питаться.
Комар дернулся. Перед глазами у него встала картина – серая крысиная волна заливает манеж, перехлестывает через бортик. Ненависть, ненависть, ненависть в маленьких глазках.
– Крысы? – голос его дрогнул.
– Да, брат Комар, крысы. Конечно, это были люди… но по сути крысы. Крыс было много. Крысы кусали, жрали, крысы выбрали своего Крысиного короля. Кажется, у него было три головы? Или четыре? Неважно. Важно, что недовольные объединились против клоуна и объявили ему войну. Мстили исподтишка и жаловались повсюду. Обратили на грустного клоуна недовольство властей и прессы. Врали, подличали, обвиняли. Сыпали говно в суп.
Это была битва Щелкунчика и Крысиного короля. И Щелкунчик проиграл.
Грустного клоуна возненавидели все. Его кусали, били и, наконец, выбросили из цирка. Он пошел, истекая кровью из сотни ран, и умер где-то в одиночестве от сепсиса.
Молчание.
– И что? Это конец истории? – не выдержала Герда. Скинхед незряче кивнул.
– Да.
– Ты серьезно?!
– Я всегда серьезен. Особенно когда шучу.
Герда помедлила. Комар легонько подтолкнул ее в спину – продолжай идти. Один шаг, другой – и мы все ближе к выходу.
– Какая-то… грустная сказка, – сказала она. – Страшная сказка. И точно не о любви.
– А что, должна быть о любви? – удивился Комар. «Давайте, давайте, спорьте со мной. Только не засыпайте».
– Ничего ты не понимаешь, брат Комар! – даже ослепнув, Убер не утратил прежней язвительности. – Женщинам нужны сказки исключительно о любви. И чтобы там обязательно принц на желтом «ламборджини».
– Ничего подобного! – возмутилась Герда.
– Кто такой ламборджини? – спросил Комар.
– Хмм. Как бы объяснить. Древний аналог мужской силы. Чем больше у тебя «ламборджини», тем больше девственниц ты можешь удовлетворить. Вот. Понятно?
– Д-да. Но… – Комар помедлил.
– Что но?
– Почему он желтый? Заболел?
Убер захохотал так, что золотая пелена вокруг путников задрожала. Кровавые тени зашевелились, занервничали.
– Да-а, брат Комар. Ты, как всегда, зришь в корень.
Учитывая, что владимирец остался единственным видящим в компании – сомнительная шутка. Комар помотал головой.
– Ты думаешь, мутант Асисяй – и есть тот грустный клоун? – спросил он Убера. – Серьезно?
– Нет, конечно. Это просто метафора. Сказать тебе, что там произошло? Просто один монстр схлестнулся с другим. А так как этот монстр нас не убил, то мы можем спокойно назвать его «хорошим».
Комар задумался. Кое-что здесь все же не сходилось…
– Тогда почему ты орал ему «любовь»?
– Потому, брат Комар, что я убежден – в последний миг надо выкрикнуть во весь голос то, во что веришь.
– Ты веришь в любовь? – Герда споткнулась, выправилась. В голосе было удивление.
– Я верю в силу легких, – парировал скинхед. – Выкрикнул первое, что на ум пришло…
– Любовь?
– Да! И это порвало парню шаблон, признайте.
Таджик хмыкнул. Герда засмеялась. Комар не выдержал и хмыкнул. Интересно, что смех – разгонял золотую пелену, делал голоса – дальше. «Убей их, Комар… у… бей…»
«Идите вы, – подумал Комар. – Куда подальше».
– Любовь? – продолжал скинхед. – Нет, детектива. Но я думаю, что ответ все же правильный. Если есть воинство добра, то Любовь – где-то в первых рядах, один из лучших бойцов. Даже если Добро проигрывает. Настоящая победа Добра – не в результате борьбы, а в самой борьбе. Пока Добро продолжает сражаться – пусть истекая кровью и выблевывая кишки – ни одно, даже самое охуевшее Зло не будет чувствовать себя в безопасности.
– Да уж. Слава богу, что мы не встретили там твоего Крысиного короля.
Убер хмыкнул.
– Повезло. Мы с тобой вообще везучие сукины дети, Комар! Ты заметил?
Комар поперхнулся. Откашлялся, оглядел пульсирующие, истекающие кровью стены Храма-на-Крови. Потом оглянулся на вереницу слепцов, бредущих за ним. Словно вереница прокаженных с какой-то средневековой гравюры.
«Везучие сукины дети».
– Да уж. Лучше и не скажешь.
* * *
Снаружи была питерская ночь. Золото-кровавый, людоедский сумрак закончился.
Свежий воздух.
Комар огляделся. Потом без сил опустился на землю. Ноги не держали. Компаньоны стояли на удалении от Храма-на-Крови – так, что шепот голосов почти не был слышен. «Надо же в такое дело встрять. И на старуху бывает проруха». Компаньоны все еще были слепы. «Может, нужно отойти подальше», – подумал Комар. Начал подниматься…
– Снег, – сказал вдруг Убер.
– Мальчики, вы видите? – Герда раскинула руки, ловя снежинки. – Это снег!
«Мальчики» переглянулись. Таджик засмеялся, поймал на ладонь снежинку.
– Мальчики с бантиками, – сказал он.
– И ничего смешного!
