Пелена, затянувшая небо, стала непроницаемой. Потемнело. Снег валил, как в последний раз.
Словно это последний день Земли, и нужно успеть до того, как она исчезнет во вспышке космического пламени.
Глава 29
Путь предателя
Набережная Мойки, день X + 5
Падал снег. От Храма-на-Крови компаньоны двинулись в сторону Мойки. По правую руку остался Музей камня. Убер планировал добраться до набережной Невы, а затем мимо Эрмитажа выйти к Адмиралтейской. Если же путь закрыт, то можно переправиться по Дворцовому мосту на Васильевский остров. И попытать счастья там. Герда подозревала, что именно к мысли попасть сразу на Ваську скинхед и склонялся.
Не зря он говорил про Ивана и свадьбу. Она вспомнила его яростные голубые глаза. Маньяк, одно слово.
От снегопада, похоже, им было не уйти. Шагать стало трудно. Снег скользил под ногами, надсадно скрипел. Компаньоны выбивались из сил.
Убер принялся насвистывать что-то блюзовое. Меломан чертов.
Герда до сих пор не могла понять, нравится ей этот безбашенный тип или нет. Голубоглазый. Едкий. Невыносимый.
Скорее раздражает. Герда качнула головой. «Да, именно так». Комар остановился. Снежная пелена ослабела, теперь город был виден, как на ладони.
– Исаакий, – сказал Комар. Убер встал рядом – он был на голову выше владимирца. Герда чуть не уткнулась ему в спину.
– Исаакий, – согласился Убер. – Да, где-то в той стороне.
Герда вдруг ярко представила: силуэт собора темнеет на сером фоне питерского неба. Еще чуть-чуть и огромный храм скроется за пеленой снегопада. Уже сейчас его купол – разрушенный, поврежденный, – был почти не виден, истаяв в снежном полумраке. Она очнулась от видения, помотала головой. Собор отсюда не видно, эти два фантазера просто мечтают.
– Что это вы двое опять задумали? – подозрительно спросила Герда.
– В Исаакий мы точно не пойдем, – сказал Убер.
– Про Храм-на-Крови ты то же самое говорил, – напомнила она.
– Тогда я немного ошибался…
– А сейчас?
Убер почесал затылок. Скри-ип, скри-ип.
– А сейчас я просто повторяю прежние ошибки… Ладно-ладно. По возможности, не пойдем. Постараемся не пойти. Не пойдем ни за что, клянусь. Так тебя устроит?
Герда вздохнула. «Почему мне опять кажется, что это плохо закончится?»
– Устроит.
* * *
Снег, снег, снег. Пустой город. Темнота. Привал.
– Верните мне оружие, – сказал Ахмет. – Пожалуйста.
Компаньоны переглянулись. Убер почесал затылок.
– Хмм. А с какой целью, интересно?
Бывший царь помедлил. Благословен Тот, в Чьей руке власть. «Чтоб вы сдохли, твари».
Всем наплевать, что ты царь. Даже этим, жившим на соседней станции…
Теперь так будет всегда, понял он с ужасом.
«Привыкай, мелкий засранец. Неудачник. Слабак». Привыкай – или борись.
Он придал своему голосу мягкость:
– Я не хочу быть обузой, если мы на кого-нибудь наткнемся. Я хочу помочь.
Убер безжалостно рассмеялся:
– А ты не натыкайся. Вот и все.
Ахмет прикусил губу. Слова рвались наружу, но – не сейчас, не время. Он уже до этого неправильно себя повел. И вот последствия.
«Я буду держать себя в руках. Обещаю», – подумал Ахмет – и вдруг почувствовал себя алкоголиком, который клянется не пить с завтрашнего дня. С понедельника. И никогда не держит слово.
– Вперед, – сказал Убер. – Двинулись.
* * *
Скоро будет Дворцовая набережная. «Странно, что мы почти не встречаем мутантов», – подумала Герда. Улицы Питера за редким исключением – вроде незабвенного Бармалея – словно вымерли. Даже собак Павлова не видно. Неужели это из-за начавшейся под землей войны? Герда не понимала.
«А говорили, на поверхности даже шага нельзя ступить, чтобы не встретиться с тварью».
Похолодало.
– Мы так окочуримся, – пробурчал Убер. Даже бодрый скинхед начал сдавать. Герда чувствовала, как застывает кровь в руках и ногах. Колени чужие. Усталость навалилась такая, что даже сил ругаться нет.
Так и замерзнуть недолго. Герда поежилась.
Ветер усилился. Снег пошел с новой силой. Дыхание из фильтров поднималось клубами, стекла запотели и покрылись тоненькой коркой изморози.
Зато Мойку перешли без происшествий. Повезло, хотя скинхед заметно нервничал. Убер даже попытался перекреститься, затем вспомнил…
– Я же атеист! – он возвел руки к небу. – Тьфу, чуть не прокололся.
Герда сдержанно засмеялась, Комар улыбнулся. Таджик, как обычно, не выразил никаких эмоций. Ахмет промолчал.
Свернули влево на Миллионную улицу. Вперед. По тротуару, скользкому, подмерзшему. Мимо рядов автомобилей, застрявших здесь навсегда. Сюда Бармалей не добрался, машины стояли целые. В некоторых сидели скелеты.
Гладкие, без единого волоса, черепа.
– Словно умирают только лысые, – пробурчал Убер. Поежился, похлопал себя по плечам руками. – Холодно, блин. Живее, живее!
Теперь направо, по Зимней канавке. Серые фасады. Ржавые, обледенелые водосточные трубы. Осколки кирпича, битое стекло, железяки, пластик, банки. Мусор был занесен слоем снега. В проходе между домов, над каналом, медленно парил зеленый пакет…
Когда компаньоны вышли к Дворцовой набережной, стихия разыгралась не на шутку.
* * *
Снег валил стеной. Крупные мягкие хлопья закрывали полнеба, прятали от взоров путников черную гладь Невы, Петропавловскую крепость на той стороне реки, засыпали набережную. Идти стало труднее – ноги провалились по щиколотку в снег, скользили, стекла противогаза залепляло – так, что вскоре в белесой темноте Комар брел почти на ощупь. Широкая спина Убера маячила впереди, словно выныривала из тумана. За скинхедом ступала Герда, дальше Таджик, затем Ахмет. Комар шагал замыкающим.
Они прошли мимо развороченных ударом чугунных перил. Огромная машина пробила ограждение и сорвалась с набережной в Неву. Еще тогда, во времена Катастрофы. И сейчас на дне, в нескольких метрах, под толщей черной стылой воды, лежит серебристый «гелендваген», обросший слоем водорослей, а внутри него, за рулем – какой-то кретин. Труп объели рыбы и речные твари, что завелись после Катастрофы, но лицо осталось прежним – белесое, раздувшееся, самоуверенное.
Я власть, произносит существо мертвыми губами.
Я жду тебя, говорит существо в салоне «гелендвагена», поехали кататься. И протягивает ледяную руку. Пальцы-сосиски, зеленовато-белесые, тянутся к лицу… касаются…
