Шериф посмотрел на нее взглядом с хитрецой, улыбнулся. Герда внезапно поняла, что от него бьет перегаром. Словно дубиной, наотмашь.
– Василий Михайлович, вы опять?!
Шериф пьяно мотнул головой.
– Н-не твое… д-дело.
– Где он?!
Глаза шерифа были пустые. Мутные. Мертвые.
– Василий Михайлович!
– Т-тебе какое дело? Что ты вечно… л-лезешь? Ничего с ним не будет. О себе… п-подумай. Б-будешь?
Шериф достал металлическую фляжку с гербом, протянул девушке.
– Т-ты только попробуй, сразу п-полегчает… Я…
Герда не дослушала. Развернулась, обогнула шерифа и побежала вперед, на Владимирскую.
– Вот же д-дура, – сказал шериф. Покачнулся, не удержал равновесие и сел задницей между рельсами. Прямо в лужу.
Шериф поднес фляжку к губам, запрокинул… потряс надо ртом. Пусто!
Он отбросил фляжку в сторону.
– И ты д-дура, – сказал он и вдруг заплакал. Мимо брели беженцы. – И я д-дурак.
* * *
Ему снился Васильевский остров, ночь, зима и снег, падающий крупными хлопьями. Ему снился черный человек, стоящий посреди улицы, снежинки опускались на его плечи и волосы – так, что они почти уже превратились в сугробы. Слева и дальше темнел покосившийся силуэт Лютеранской церкви. Кажется, на его крыше застыли крылатые тени.
Убер пошел вперед. Веки залепляло снегом, ноги проваливались в свежие сугробы.
Почему-то было важно дойти до этого человека. Убер не знал, почему, но это… это было нужно сделать.
Убер шел.
Уже было видно, что на человеке – разодранный во многих местах рабочий комбинезон «мазута». Человек стоял спиной к Уберу, глядя на темную громаду Лютеранской церкви.
В последний момент человек обернулся.
Убер сделал шаг назад. Замер. Даже во сне он чувствовал, как холод пробежал по выбритому затылку.
– Мандела… – он запнулся, потом заговорил снова. – Юра, ты?
– Привет, – сказал Мандела холодноватым, потусторонним голосом. – А ты кого ждал… брат?
Лицо его было изуродовано. Половины лица не было, через дыру в щеке виднелись остатки зубов. Убер почувствовал дурноту.
«Твари выкопали тело и объели, – подумал он. – Они разрыли камни и сожрали его лицо». Прости, Юра. Прости, брат.
– Кого ты ждал? – повторил Мандела.
На самом деле я ждал Ивана, подумал Убер. Почему-то ему внезапно показалось, что его друг давно мертв. Погребен глубоко в тоннеле, и черви объели его лицо.
Черт. Только этого не хватало.
Мандела склонил изуродованную голову на плечо и сказал:
– На твоем месте, Убер, я бы открыл глаза. Прямо сейчас.
* * *
Стены дрогнули. Посыпалась пыль. В первый момент Убер даже подумал, что пошел снег. Прямо как в его сне…
«Черт возьми, как оказывается, давно я не видел снега!»
Бетонной крошкой попало в лицо, Убер заморгал, начал тереть глаза. БУМММ.
Далекий гул разрыва. Да что тут такое происходит?! Поспать не дают.
Он сбросил ноги с койки, сел.
– Эй, есть кто-нибудь? – позвал он, не особо надеясь на ответ.
Тишина.
Убер осторожно, стараясь не делать резких движений, чтобы не потревожить больную голову, огляделся. Бетонная конура, забранная решеткой. Судя по остаткам креплений на стене, здесь когда-то были измерительные приборы метро. Сейчас от них ничего не осталось. С другой стороны от решетки была комната местного шерифа.
Решетки заржавленные, словно навсегда забытые.
И никого.
Факт оставался фактом: местные ушли, оставив заключенных на волю веганцев. Хочешь, не хочешь – сиди.
Через решетку Убер видел заваленный хламом стол шерифа, смятую постель, на которой тот оставил рубашку. Убегая (или уползая?) шериф оставил даже горящую карбидку, желтый свет которой заливал комнату. Ну, спасибо и на этом. Дожидаться прихода веганцев в кромешной тьме было бы уже слишком.
Убер облизал пересохшие, растрескавшиеся губы. Пить-то как хочется… сушняк, брат.
На столе шерифа, словно в насмешку, стояла банка, наполовину заполненная водой. На пыльном стекле отчетливо выделялись следы пальцев.
– Что… что случилось? – сосед по камере поднял взъерошенную темную голову. Убер обернулся – и поморщился.
Таджик. Еще не хватало!
Везет, так везет. Мало того, что теперь они закрыты в местной тюрьме, так их еще и оставили на произвол наступающих веганцев. К тому же сосед – явно из теплой Азии. Мощный кисловатый запах пота распространялся по камере. Убер и сам благоухал далеко не розами, но тут уж было… хмм, чересчур.
– Ты кто? – Убер почесал нос. Таджик открыл рот… Убер продолжил: – Хотя черт с тобой, не рассказывай. Я же вижу, ты из молчаливых. Люблю таких.
Таджик закрыл рот.
– Почему я вас всегда путаю? – спросил Убер, пытаясь одновременно просунуть руку сквозь решетку как можно дальше. На стене на шурупе, вогнанном в бетон, висели ключи. Если дотянуться до ключей… черт. Далеко. Плечо уперлось в прутья, дальнейшая попытка чревата вывихом сустава. – Но ведь на одно же лицо! – продолжал рассуждать скинхед. – Что азеры, что армяне, что турки. Что, блин, итальянцы. Только Челентано уважаю. Укрощение строптивой, все дела. Сетте джорни портофино!
Провозившись, Убер так и не смог дотронуться до ключей. Черт, может, хоть проволокой какой зацепить?
– Вот сволочи, оставили все-таки нас. Забыли. Придется ждать веганцев.
Мда. Убер почесал затылок. О-очень не хотелось бы снова повстречаться с веганцами.
– Я бы определил ситуацию немного другими словами, – сказал вдруг кто-то за спиной. Голос был негромкий, прекрасно поставленный, с легкими бархатными интонациями. Убер от неожиданности даже забыл, что делает. Выругался. Повернулся. Да нет, никакого третьего. Только сидящий на кровати Таджик. Убер с подозрением оглядел соседа. Неужели это он заговорил?
– Нас оставили в живых. А могли и расстрелять, – сказал голос.
Убер присвистнул, почесал затылок. Интеллигентный дикторский голос принадлежал Таджику. Что бы это не значило.
– Слушай, Таджик, а ты откуда здесь такой умный?
Секунду или две Уберу казалось, что сейчас тот ответит «я не таджик», но тот лишь дернул щекой. Снова лег на койку, отвернулся к стене.
– Здесь есть кто-нибудь? – раздался женский голос. Знакомый. В дверь осторожно заглянула девушка с медицинской сумкой. В руке у нее был тусклый светодиодный фонарик.
Убер мгновенно оживился.
