Что все это значит?
Кто он?
Артисты в ответ на вопросы только ухмылялись и посмеивались. Они явно что-то знали, но рассказывать не спешили. Наконец, он всех утомил своим напором. Артема стали чураться.
Даже Изюбрь вспыхивала и удирала. Пряталась в женской палатке, чтобы только не встречаться.
Хотя, может, у нее были другие причины избегать встреч. Артем не знал.
– Война же! Вы чего? – услышал он разговор. За соседним, «артистическим» столом Гудинян беседовал с Питоном. Остальные артисты прислушивались. – Веганцы взяли Восстание и Маяк, Владимирку и Достой, сейчас идут на Сенную. Пушку, говорят, уже почти сдали.
– Это не наше дело, – негромко сказал Питон. – Все поняли?
– Но… – Гудинян растерялся. Питон встал и ушел. Артисты смотрели ему вслед.
Акопыч убрал трубку в карман и кивком головы показал Артему – пошли репетировать. Артем вздохнул. Чертов старикан. Даже если вокруг начнется Четвертая мировая, Всемирный Потоп или что там еще обещано из кар небесных, Акопыч все равно погонит молодняк на тренировку. Гвозди бы делать из этих людей.
– Меньше вздыхай, больше работай, – посоветовал старик.
– Я работаю.
Старик задумчиво выбил трубку о ладонь. Артем никогда не видел, чтобы Акопыч курил, но в зубах у старика трубка оказывалась регулярно. Мундштук весь искусан.
– Вздыхаешь ты точно много. Надо тебя чем-то срочно занять, а то совсем воздыхательным станешь.
* * *
«Чертов старик! Подкинул работу». Опять уборка. Прутья белой пластиковой метлы изгибались в разные стороны, словно брови Акопыча.
Монотонные движения убаюкивали почище колыбельной.
Артем мел. Зевал и мел.
Черная палатка. Артем остановился, опустил метлу… Интересно. Палатка находилась в пустом пространстве, словно окруженная невидимыми стенами. Циркачи, уж на что бесцеремонные люди, обходили ее стороной. На глазах Артема парень со сломанной ногой сделал крюк, чтобы обогнуть палатку – хотя напрямик было короче. Артем почесал затылок. Что в ней такого страшного? Может, в ней животное, вроде двухголового питона?
– А что там? – спросил он у старого униформиста.
Униформист покачал головой. В его глазах Артем с удивлением увидел почти ужас.
– Не ходи туда, парень.
– Э… Почему?
– Шнурок ты еще. Подрастешь, поймешь. Но для тебя же лучше, если будешь держаться подальше, – униформист помедлил. – Особенно ночью.
– Но…
– Не задавай вопросов. Ясно?
– Ясно. Но что это за палатка?
Униформист помедлил. Потом наклонился к Артему и произнес едва слышно:
– Палатка директора.
– Что? Какого еще дире…
Циркачи обернулись. Тягостное молчание.
– Некогда мне тут с тобой, – сказал униформист. Лицо пошло багровыми пятнами. – Все, работай. Развелось лентяев.
«Директор?» Артем начал мести, но таинственная черная палатка не выходила у него из головы.
Существует ли он вообще? Этот директор цирка?
* * *
После возвращения Акопыч подозвал его к себе.
– Сегодня представление, – сказал старик. – Будь готов. Может, даже будешь помогать не только за сценой… Что еще?
– Изюбрь. Она звала меня посмотреть. Да на что там смотреть? – Артем почесал затылок. – Она ж… ну, неловкая.
Акопыч с интересом оглядел своего воспитанника с ног до головы.
Потом хмыкнул:
– Дурак ты, парень. Неловкая.
– Почему сразу дурак?
– Верно, она неловкая. И оступается. И ломает иногда что-то. Вообще, не девушка, а ходячий катаклизм. Но она чудо. Увидишь, поймешь.
– Но…
– Увидишь, я сказал.
Вечернее представление. Уже привычный аншлаг.
Силач Питон, он же Игорь, тягал тяжести. Поднимал и выносил на плечах тяжеленное пианино (уже знакомое Артему), на котором возлежала в откровенных позах блондинка Соня. Потом девушка вызывала из толпы зрителей нескольких женщин и мужчин – ставились два стула, Питон ложился на землю, напрягался как струна. Его поднимали и укладывали сверху – Артем видел, как лысый затылок силача ложился на один стул, а лодыжки в зашнурованных ботинках – на другой. Питон превращался в живой мост. На него вставали люди. Один, другой, третий. Итого семеро. Питон держал.
Невероятный человек.
Даже Лахезис, несмотря на слабость, снова работала. Раскладывала карты, предсказывала будущее, гадала на крови. Она обернулась, когда Артем проходил рядом, покачала головой «мне некогда». Он видел, как заострилось ее и без того худое лицо. Кожа пожелтела, на лбу выступила испарина. Блеск темных глаз стал попросту пугающим. И еще более завораживающим, решил Артем.
Близился финал представления. Лана, как водится, сорвала аплодисменты. После воздушных акробатов и танцев бородатой женщины наступил черед фокусника. Гудинян выступил с привычным блеском. Затем распорядитель объявил последний номер. Какой же?
Артем вытянул шею.
– Великолепная Изюбрь! – объявил церемониймейстер. – Встречайте! Встречайте!
Вздох разочарования. Зрители явно ожидали чего-то другого.
Артем озадаченно поморгал. Что все это значит? Разве в финале не должен быть ударный номер?
Маленькая пухлощекая Изюбрь вышла в центр арены, смущаясь, в руках у нее был небольшой черный футляр. Огляделась. Пауза. Зрители озадаченно переглядывались. Что все это значит?
Изюбрь вздохнула. Открыла футляр. Внутри лежала флейта. Девушка достала флейту, оглядела ее, затем поднесла к губам. Опять пауза. Артем вытянул шею. Изюбрь заиграла простенькую мелодию, иногда сбиваясь. Румянец смущения все сильнее пламенел на ее щеках. Чистые, пронзительные ноты взлетали под свод станции, замирали в гулкой пустоте метро.
Затем Изюбрь убрала флейту от губ и заговорила. Голос у нее был слегка мальчишеский, звонкий.
И когда она заговорила, зрители вдруг затихли. И начали слушать.
у меня красивые скулы
и маленький мокрый нос
когда мне чешут за ухом
мне кажется, это всерьез
бывают дрянные люди
но ты у меня другой
я так люблю твои руки
когда они пахнут едой
мне все равно зачем я
и кем я могла бы стать
я кошка
а ты меня просто гладь
я знаю все твои песни
ты тоже знаешь мою
давай ты гладишь мне спину
а я для тебя пою
или ты гладишь мне ногу
а я выгибаю хвост
когда ты торгуешься с Богом
я зеваю до слез
жалуешься понемножку
просишь чего-то дать
я кошка
что я могу понять?
ты веришь что Бог это типа
такой мужик с бородой
или другой, который
благостный и молодой
но я знаю только Бога
который един и прост
он в каждом моем когте
и в каждой из ваших звезд
он там где скрежет зубовный
и там где скрежета нет
он там где кончаются рельсы
и начинается свет
и хочется выгнуть спину
ластиться и рычать
я кошка
я не могу молчать
я люблю чтобы сухо
и петь никого не боясь
я не люблю когда эхо
стук и пепел и грязь
но вся эта пыль земная
вся эта пена дней
все что нас убивает
и делает нас сильней
все что мы получили
или хотим отнять
все что мы полюбили
чтобы больней терять
все что ты упускаешь
подбивая итог
знаешь
все это тоже Бог
я не умею плакать,
а хочется иногда
хочется быть собакой,
лаять на поезда
быть человеком, наверное, проще
чем хоть кем-нибудь стать
впрочем
я кошка
откуда мне это знать?
[3]Последние звуки стихотворения затихли. Изюбрь замолчала, неловко поклонилась. Тишина. Артем стоял и чувствовал, как у него в груди все перевернулось. И замерло и дрожит, как струна, словно он перевел дыхание – и забыл об этом.
