– Трое, я знаю, – кивнул Артем. – Но при чем тут палатка…
– Один из выживших находится там.
– Директор?
– Нет никакого директора. Там Черный Акробат.
Артем открыл рот.
– Так он существует?!
– Как тебе сказать, – фокусник помедлил. – Говорят, он был самый лучший акробат на свете. Он убегал от Пожирателя, демонстрируя чудеса ловкости. И все щупальца, все побеги, все пасти и уловки твари не могли Акробата достать. И он ушел бы от Пожирателя… если бы не попытался спасти своих товарищей. И сорвался. Черный Акробат сломал себе обе ноги, обе руки и позвоночник. С тех пор он парализован.
– Он живет в черной палатке?
Гудинян посмотрел на Артема. Взгляд у него был застывший, словно провалившийся внутрь себя. Обычно живые глаза фокусника помертвели. Страх? Ужас? Что-то такое.
– На самом деле это нельзя назвать жизнью.
– Как это? Я же там был… еду приносил… Там нет ничего, в палатке! Там пусто!
– А вот так. Одно скажу: Черный Акробат очень сильно изменился. Он действительно управляет жизнью цирка, это правда. Потом расскажу, – фокусник вдруг осекся.
– Все у тебя потом, – пробурчал Артем.
– Вот ты где! – знакомый голос. Артем повернулся. Старик Акопыч, стоя за его спиной, нетерпеливо хмурился. Седые брови делали его похожим на самого старого в мире ребенка. Морщинистое лицо. – А я тебя ищу. Пошли, будем делать номер.
– Номер? – переспросил Артем, думая о другом. Черная палатка, день бойни, парализованный циркач… Лахезис одна из тех, кто вернулся с Парнаса… Как все это связано?
– Номер, – кивнул Акопыч. – Номер сам себя не сделает, мальчик. Его работать надо. Ты же будущий клоун, должен понимать.
Пауза. Артем медленно повернулся.
В это мгновение даже черная палатка вылетела у него из головы. Звон в ушах. Падение с высоты.
– Кто я? – переспросил он спокойно. Удалось, только в левой щеке что-то дернулось и задрожало.
Акопыч расплылся в улыбке. Подмигнул.
– Клоун.
Видимо, лицо Артема стало совсем глупым. Акопыч хмыкнул. Гудинян запрокинул голову и расхохотался.
* * *
– Кто-кто я? – Артем не мог поверить. Неужели к этому его готовили? Все эти странные умения, наконец, соберутся в нечто большее, в нечто особенное.
– Клоун, – повторил Акопыч. – Коверный, для начала. А ты что, даже не догадывался?
Артем подумал и покачал головой. Гудинян ушел, они со стариком остались наедине.
– Я собирался стать жонглером. Думал, меня к этому готовят. Или, может быть, немного акробатом… не знаю.
Старик усмехнулся.
– Клоун делает в цирке все, любые специальности ему подвластны. Ты увидишь.
– Как Дворкин?
– Дворкин так себе клоун. Не хочу обижать Славика, но это правда. Он ничего не хочет от искусства, он всего добился для себя. Делает привычные номера, а дальше – хоть трава не расти. Ты видел его выступления?
Артем кивнул. Дворкин был раздражающий клоун, смешащий, но не смешной. Часто пошлый. Громкий.
Но кое-что у него получалось по-настоящему здорово. Вот этот номер с зонтиками…
– Если увидишь еще, заметишь, что с каждым разом номер становится хуже. Опрощается. Забалтывается. Затирается. Когда выбираешь для себя «мне незачем развиваться, главное, держать достигнутый уровень», очень скоро ты скатишься до самоповторов. А там и до халтуры рукой подать.
– Дворкин… он…
– Да, – Акопыч кивнул. – Увы, он уже позволяет себе выступать на «отвали».
– Поэтому вы с ним не разговариваете?
– Не только. Характер у него, знаешь ли… – старик не договорил.
– Он собирался на войну.
Акопыч покачал головой, покряхтел. Сухие его пальцы были почти прозрачными.
– Это верно. Может, я в нем ошибался, – сказал он задумчиво. – Не считал его храбрецом. Впрочем… как-то же он стал клоуном? А эта профессия требует настоящей отваги. Ты поймешь. – Акопыч покряхтел, пригладил брови пальцем. – Давай начнем. Для начала – нужно найти тебе образ. И подобрать сценическое имя. Это сейчас самое важное. От этого будем… ээ… делать все остальное.
– Просто «Артем» не подходит?
Акопыч с жалостью улыбнулся.
– Если только ты собираешься выступать на детских утренниках.
– Где? – поразился Артем.
Старик поморщился.
– Ладно, не бери в голову. Старое выражение. Но имя нужно другое. Думай. Нет, сначала один вопрос… – он посмотрел на Артема в упор. – Ты вообще хочешь быть клоуном?
В голове Артема сталкивались и разлетались тысячи мыслей, смешались в единую кучу цвета, вспышки, запахи и обрывки воспоминаний. Образы. Гул аплодисментов. Розово-черное трико Лахезис… желтый мячик…
– Больше всего на свете, – сказал Артем. И вдруг понял, что говорит правду.
– Это правильно.
Старик начал объяснять свою задумку:
– Ты тощий, и грустный, и нервный, и музыкальный – это прекрасно. Как Леонид Енгибаров. И даже чем-то похож на него внешне. Можно сыграть на этом. И ты умеешь играть на пианино, это важно.
– Енги… Как там? Кто это?
– Енгибаров. Его называли «клоун с осенью в сердце». Великий был артист. Великий! Юрий Никулин и Олег Попов были великолепны, любимы, всем известны – и все же великим я назову только Леонида Енгибарова. И Чарли Чаплина, конечно.
– Чарли Чаплина даже я знаю, – сказал Артем. – Мне отец рассказывал, как он с малышом стекла бил. Только я не понял, зачем их вставлять обратно.
Акопыч вздохнул.
– Ох, малыш. Дорого я бы дал, чтобы показать тебе фильмы Чаплина. Но, увы, сейчас это почти невозможно. У человечества было такое великое достояние – культура! А все просрали, все. Все полимеры, просто все.
Последнюю фразу Артем не понял, но общий смысл сказанного уловил. Очень грустно, да.
Артем вздохнул. На миг ему до слез стало жаль себя. Жаль, что он никогда не увидит даже частички того, чем жили люди до Катастрофы. А в следующую секунду он почувствовал гнев. По какому праву они лишили его всего этого? Зачем уничтожили самих себя, свою планету и все то прекрасное, что создали сами?
– Земля умерла, это верно, – сказал Акопыч. – Но пока жив хотя бы один человек, живет искусство. Давай начнем сначала. Работаем, клоун.
– Работаем.
Через два часа они были выжаты, как тряпка, выскоблены дочиста, словно банка из-под тушенки. Чистое сверкание жести.
Но номер был начерно готов. Создан. Артем чувствовал себя так, словно по нему прошлись сотни и тысячи слонов, что жили на Земле до Катастрофы.
