– А в Михайловский сад? – спросил Комар. – Туда мы пойдем?
– Ну, как тебе сказать… – Убер ухмыльнулся. – Открытая местность, заросшая хрен знает чем. Птеродонты всякие, бегунцы. Не сожрут, так погоняют. Че не пойти-то?
Скинхеда снова было не заткнуть. Герда мысленно застонала.
– Про Храм-на-Крови тоже всякое рассказывают. Мол, зашел один старый диггер туда… искал разное… А там… В общем, когда он вернулся в метро, то был уже седой, весь. И когда выходил на поверхность, был чисто выбритый, а когда вернулся – борода у него появилась, длинная, частью даже в противогаз вросла. Прямо в резину. И – тоже седая. И волосы опять же… резать пришлось, потому что иначе никак было маску не снять.
– А что там? Что он увидел?
Убер помолчал.
– Ну…
– Так что?
– Много чего, – скинхед помолчал. Потом заговорил нарочито глумливым тоном: – Говорят, храм залит кровью до пояса, идешь, как в кровавом болоте. И она… живая что ли, эта кровь. Живая. Стены кровоточат. И все лики святых. И статуи. Плачут кровью и смотрят на тебя. И… представляете? Моргнешь, а они сдвинулись.
Помолчали.
– Всё, по коням, – объявил Убер. – Двинулись. Комар – замыкающим.
Туманная улица, серый полумрак питерской ночи. Звуки шагов казались далекими, словно звучащими из-за пелены тумана.
Комар резко остановился. Выпрямился, чувствуя холодок, спускающийся по спине между лопаток.
– Что ты там видишь? – спросил Убер.
– Исаакий.
Скинхед несколько мгновений смотрел в том же направлении. Но нет – Исаакиевский собор отсюда не видно. Темнота и туман, вечные друзья питерской молодежи.
– Ну, у тебя и зрение, – скинхед почесал затылок. – Рентгеновское. Несколько кварталов, сквозь туман и камни – насквозь. Слушай, брат. А чего тебя на Исаакии клинит?
Глава 20
Загнанный
Петербург, поверхность, день X + 3
Ему снилась мама. Это случалось редко, и каждый из таких снов он помнил наизусть.
Мама в белом платье. Длинные светлые волосы, тонкая фигура. В карих глазах играют веселые чертики.
Как всегда, от ее красоты у него на мгновение перехватило дыхание.
Ахмет знал, что идеализирует ее. Но тут ничего не поделаешь.
Говорят, она покончила с собой, когда он был маленьким. Или ее убили. Ахмет не должен был помнить ее лицо, но все же помнил. Память играет с людьми в жестокие игры. Когда она начинает проигрывать, то принимается обманывать. Память – прирожденный жулик. Большая часть наших воспоминаний – не то, что было на самом деле. А то, что мы придумали, когда начали забывать.
Человеческий мозг. Чертов обманщик. Он обманывает сам себя, чтобы скрыть собственную слабость.
Кажется, это был базарный день на Маяковской. Мама шла мимо лотков с орущими потными торговцами, мимо покупателей и зевак – белая тонкая фигурка на фоне кроваво-красных стен. Мама останавливается у лотка с украшениями, перебирает несколько подвесок. Кажется, это были бриллианты. Возможно, настоящие – диггеры приносили всякое с поверхности. Блеск камней. Ахмет – маленький Ахмет – видел, какие тонкие и красивые руки у его мамы. Мама что-то сказала торговцу – тот заулыбался льстиво, ответил.
И тут вдруг все изменилось. Какая-то тень накрыла станцию. Воздух загустел. Ахмет видел, как один из охранников вскинул автомат и начал стрелять в людей. Беззвучные выстрелы. Вспышки. «Калаш» дергается. Гильзы летят, крутятся в воздухе. Пули пробивают прохожих, разносят в куски стол и украшения… Цветные бусины разлетаются, словно брызги крови… Мама вздрагивает. Поворачивается и идет к нему, к Ахмету. Идет как-то странно. Безумец продолжает стрелять. В него тоже стреляют, но неудачно, пули ударяют в кровавую стену, уходят рикошетом в сторону.
Мама вздрагивает. И Ахмет видит, как на ее животе, на белой ткани медленно расплывается красное пятно. Это красиво. Это страшно.
Мама делает еще шаг и протягивает руки к маленькому Ахмету. Он смотрит на них.
Руки грязные. В красной краске.
Он отталкивает их.
Боль. Неисправимая чудовищная потеря пронзает его насквозь – даже во сне. Мама делает еще шаг и падает на колени…
– Беги, Ахметик. Спасайся.
И смотрит на него. Рядом вдруг становится много людей. Очень много людей. Ахмета толкают и дергают, словно он всем мешает.
Он вырывается и бежит по платформе, петляя между людей. Маленький, хрупкий, беззащитный.
– Стоять! – кричат люди. – Ловите его!
– Идите вы! – закричал в ответ взрослый Ахмет. И проснулся. Открыл глаза.
Мамы не было. Хотя он все еще ощущал ее присутствие рядом. Нежный аромат. Теплота. Забота.
Запах ее волос. Какая-то трава, вербена, кажется. Ахмет закрыл глаза – и снова вспомнил, как оттолкнул ее руки…
Ощущение чудовищной, неисправимой потери пронзило его насквозь. Словно раскаленная докрасна проволока протянулась от макушки к сердцу. «Прости, мама. Мамочка».
Он открыл глаза. Где я? Где?!
И тут вспомнил. «Я наверху. Я в городе». Стекло противогаза запотело от дыхания. ГП-9, прощальный подарок старого слуги. Это была новая модель, но слишком долго пролежала на складе – резина задубела, как пластилин. Большие треугольные окуляры. Фильтр и клапан для воды. Правда, срок годности фильтра закончился лет десять назад.
Ничего, это ничего. Ахмет сообразил, что задремал – сидя, прислонившись спиной к стене. Над его головой искривленными рядами висели ржавые почтовые ящики. Кажется, прошло уже несколько часов. Кажется, стало светлее. Если сейчас на улице день, то Ахмету грозит слепота. Хорошо, если временная. Он слышал, такое бывает с диггерами – поэтому после темноты метро нужно долго привыкать к свету на поверхности.
– Будь я проклят, – сказал Ахмет вслух. – Благословен Тот, в Чьей руке власть…
* * *
Мы, люди, странные создания. Мы не знаем, ради чего живем. Но зато прекрасно знаем, ради чего выживаем.
Такой вот парадокс.
Умирающий закат над умирающим городом. Рассвет для сталкеров-диггеров. Для мутантов. Для кого угодно, только не для него, царя Восстания.
«Я хочу жить. Я… хочу…»
«Мамочка!»
«И я буду жить».
Ахмет перебежал в следующую парадную. Какой дом? Четвертый, пятый? Кажется, он уже сбился со счета. Пот градом катился под химзой, все тело взмокло. Из противогаза хоть выливай, окуляры запотели. Ахмет протер их перчатками. Не помогло. Поле зрения сужено до небольшого пятна.
Как вообще можно что-то делать в этих чудовищных костюмах и масках?!
И при этом выживать?
