Мортусы провели поминальный обряд. Прощание.
Некоторые плакали. Другие – нет.
– Эй, Мимино!
Артем повернул голову – рядом стоял Питон. Рука его была перевязана грязным, окровавленным бинтом. Кажется, это не его кровь, отрешенно подумал Артем. А чья? Ланы. Акопыча?
– Ей выстрелили в спину, – сказал Питон негромко.
– Что? – Артем решил, что ослышался. Земля дрогнула под ногами, он пошатнулся. Еще не хватало сейчас потерять сознание…
Питон кивнул.
– Я говорил с мортусами. Они хорошо разбираются в причинах смерти.
– Тогда… кто это был?
– Кто-то из своих.
Артем почувствовал растерянность. Акопыч мертв. Кто поможет разобраться в этом? Кто поможет советом?
– Но…
Питон покачал головой.
– Никому не говори. Пока не время. И еще. Никуда не уходи, ты мне нужен. После похорон придешь в цирк. Я буду ждать тебя у манежа. Ты понял?
– Да.
* * *
Цирк стоял пустой и покинутый, Артем вспомнил, как теплая волна поднимала его в лучах света и улыбок – и сердце сжалось. Успех. Победа. Как все это было… давно.
Не успел он сделать и двух шагов, как вокруг закричали:
– Вот он. Все сюда!
И вокруг разом стало много народу.
Выжившие циркачи сгрудились вокруг Артема. Он удивленно оглядел их, дернулся, не понимая, что происходит. Гудинян глазами показал: стой спокойно, все хорошо. Питон с заклеенной пластырем щекой, с рукой на перевязи подошел неслышным, гипнотическим шагом. Остановился рядом, посмотрел на Артема сверху вниз.
– Ты нам должен, – сказал силач.
– Я должен?
Питон зловеще усмехнулся, даже неподвижные глаза вдруг ожили, засветились:
– Конечно, а ты как думал? Ты теперь артист. Ты – один из нас. Поздравляю. Не забудь проставиться.
– Но я… да! Конечно, я… – Артем вдруг понял, что слов у него много, но говорить он не в состоянии. Совсем.
Циркачи собрались вокруг.
– Сейчас неподходящее время, – заговорил Питон. Голова его, вся в ссадинах и синяках, блестела в свете карбидной лампы. – Сейчас неподходящее место. Сейчас неподходящие обстоятельства. Наши товарищи погибли. Аскар, лучший акробат. Когда он был под куполом или на проволоке, он блистал, как настоящая звезда. Акопыч, наш старожил. Он единственный работал еще в том цирке, до Катастрофы. Он был велик и могуч, он был стар, но он был настоящим артистом. На нем держались традиции, он передал нам то великое цирковое искусство, что прошло сквозь тысячелетия. Лана, последняя из великой династии Лерри, воздушная гимнастка, наша красота и изящество, наш острый язычок – и наше окровавленное сердце. Прощай, принцесса цирка. Прощай.
Они мертвы. Но они – живы. Они всегда будут жить в наших сердцах. Поэтому мы принимаем сегодня в наши ряды Артема, Мимино, ученика Акопыча. Потому что люди смертны, обстоятельства преходящи и только искусство – вечно.
– Артист умер, да здравствует Артист! – сказали циркачи хором.
Артем чувствовал, как в горле застрял комок. На глазах выступили слезы…
Он перестал быть никем, и становился – кем-то.
«Я – клоун, – подумал Артем. – Я – артист».
Глава 22
Музыка крыш
Санкт-Петербург, поверхность, день X + 3
Светлеющее небо нависало над черными силуэтами зданий.
Спустя несколько часов перебежек из парадной в парадную, Убер и компания вышли к перекрестку. Молча, не было сил на разговоры, повернули за угол. Дальше улица шла к набережной, затем через мост. Где-то там, в темноте за Фонтанкой, был Большой цирк.
– Где мы?
– Улица Белинского, – сказал Убер.
– Кто это?
Скинхед покрутил головой.
– Хмм. Литературный критик, кажется. Черт, а память у меня уже не так хороша, как раньше.
Герда невольно хмыкнула. «Ничего удивительного» – подумала она. У него одних шрамов на затылке – с десяток будет. Сколько это сотрясений и черепно-мозговых травм? А еще он пьет как лошадь. Так что амнезия при их первой встрече – совершенно объяснима. Скорее непонятно, как Убер вообще что-то помнит.
– Критик? – переспросила она.
– Угу. Это человек, который называет писателя говном, а тот просит еще… Белинский не самый плохой критик. Но я уже не помню, чем он прославился. Вроде бы, ругал Тургенева. А Льва Толстого хвалил. Или наоборот.
Улица Белинского тянулась до набережной Фонтанки, переходила в мост. Комар настороженно огляделся, держа дробовик на изготовку. Впереди, правее, за мостом – виднелось темное здание Большого цирка.
Справа – пивная «Толстый фраер».
Слева – голубое здание с зеленой вывеской «Сбербанк».
Дальше, дальше.
По левую руку – винный бар «PROBKA». Помещался он в сером готическом здании. Каменные лица на фасаде смотрели на путников с непередаваемым выражением. То ли насмешки, то ли презрения.
Герда поежилась.
– Недобрый у них взгляд, – сказала тихо.
Комар подумал и кивнул. Таджик что-то пробурчал.
Только Убер ничего не заметил. Он замер, глядя вперед.
Справа по улице, почти у самой набережной возвышалась церковь Симеона и Анны. Над куполом церкви застыли крылатые тени. Вот одна из теней шевельнулась… Убер поморгал. Нет, показалось. Все тени остались на своих местах.
Но тягостное ощущение чужого взгляда не отпускало. Скинхед огляделся.
– Тебе не кажется, что за нами следят? – спросил Убер негромко.
Комар поежился. «Значит, не мне одному?» – подумал он. В какой-то момент ему почудилось, что за ними следует человек в противогазе, но обнаружить его не удалось. Может, самовнушение? Или просто нервы. Комар поежился.
– Ага.
– Скоро светает. Переждем здесь. Может, тут и подвал найдется.
Убер жестами показал – сюда. Отодвинулся, качнулся и – бух! – ударил ногой в дверь. Она с грохотом провалилась внутрь, плашмя ударилась об пол. Заржавленные петли не выдержали.
За мной – показал скинхед жестом.
Внутри было на что посмотреть. Кроме винного бара – Комар видел отсюда тусклый пыльный блеск стекла, тут еще была настоящая сувенирная лавка. Комар удивленно огляделся. Ржавые каски всех видов, подгнившие кожаные шапки, несколько ушанок. Советские флаги с профилем Ленина. Стойка бара заставлена оловянными солдатиками разных времен и народов, с уцелевшей краской. Наполеоновские «ворчуны» в медвежьих шапках, разноцветные гусары, зеленая русская пехота и английская гвардия в красных мундирах. Яркие зуавы и свирепые турки. У некоторых солдатиков была подвижная рука с оружием. Интересно.
