Василий Васильевич сказал, что всё это очень легко проверить. Завтра надо спросить запившего друга, и сразу станет ясно.
— Если он до белой горячки не допьётся, конечно, — добавил Меркурьев разумно.
На соседнем стуле он сгруппировал тарелку с утиной ногой, помидор, солёный огурец, ломоть хлеба. Вся контрабанда помещалась на льняной салфетке, чтобы можно было связать, как узелок, и донести.
Он не хотел, чтоб еду Антипии отнесла Нинель Фёдоровна.
Василий Васильевич, пряча узелок за спиной и продвигаясь к двери задом наперёд, пожелал всем доброй ночи.
— Бог даст, без происшествий, — сказала Нинель. — Ну, отдыхайте, отдыхайте! Завтрак попозже будет, чтобы все выспались.
Василий Васильевич взбежал по пологой деревянной лестнице, оберегая свой узелок, прислушался — было тихо, никаких подозрительных разговоров, — и постучал в соседнюю с собственной дверь.
— Кто там? — отозвались приглушённо. — Я уже легла.
— Это я, — прошипел Василий Васильевич. — Поесть принёс.
Какое-то время ничего не было слышно, потом раздалось шуршание, шаги, и дверь приоткрылась.
В свете торшера Василий Васильевич увидел блестящий глаз.
— Еда, — сказал он и сунул в проём узелок. — Открывай.
Глаз моргнул. Потом дверь медленно распахнулась, и он вошёл.
Комната вещуньи была такой же большой, как и его собственная, но какой-то другой. Окна оказались с другой стороны, не так стояла мебель, и обнаружился маленький эркер — точная копия того, в котором они сегодня завтракали с Кристиной. В эркере помещались круглый столик и два стула.
В распахнутой створке окна шумел буковый лес, а моря почти не было слышно.
— Мне кажется, я заболела, — шмыгая носом, призналась духовная дочь Сантаны.
— Разумеется, — согласился Василий Васильевич. — Целый день на ветру в каких-то лохмотьях!..
— Сари — самая удобная одежда в природе.
— И самая тёплая, — подсказал Меркурьев. — Где свет зажигается?
В этой доме он у всех то и дело спрашивает, где зажигается свет!..
Он развязал салфетку с утиной ногой и рядом выложил солёный огурец и хлеб. Получился натюрморт.
— Садишь и поешь, — предложил Василий Васильевич.
— Спасибо, — уныло отозвалась Антипия, приткнулась к столу и первым делом откусила огурец.
Василий Васильевич устроился напротив, молодецки закинув ногу на ногу. Антипию он рассматривал, совершенно не стесняясь.
Короткие светлые волосы торчали в разные стороны. Кожа на лице оказалась очень белой, на носу немного побрызгано веснушками. Кончик этого самого веснушчатого носа чуть-чуть загибался вверх, придавая лицу смешливое выражение. Маленькое ухо — Меркурьеву было видно только одно, — плотно прилегало к голове, в мочке три дырки, но никаких серёг.
Антипия мельком взглянула на него и вздохнула.
— Ты же была смуглая, — сказал он первое, что пришло в голову. — А сейчас белая.
Она опять вздохнула.
— У меня сто литров тонального крема, — объявила она. — Можно обмазаться с головы до ног.
— Зачем? Ты что, актриса?
Она помотала головой — нет, не актриса.
— Я вегетарианка, — объявила она и взялась за утиную ногу. — Как ты думаешь, Всевышний покарает меня, если я это съем?…
— Всевышнему нет никакого дела до твоего рациона, — сказал Меркурьев. — У него полно других забот. Ешь.
Ровными квадратными зубами она впилась в ногу, закрыла глаза и застонала.
— Каф фкуфно. Гоф нифево факофо не ефа, — призналась она.
— Если ты год не ела, — тоном собственной бабушки назидательно молвил Меркурьев, — неудивительно, что заболела. Ешь.
Он хотел спросить, откуда она узнала про тело — до того, как они увидели его в траве за маяком. Он хотел спросить, с кем она разговаривала в коридоре, когда он её поймал, а ещё, как она дурит людей, вызывая духов, но решил со всем этим повременить.
Василий Васильевич выбрался из-за стола, нашёл на комоде маленький электрический чайник — у него в комнате тоже был такой, — налил воды и включил. Потом вышел, велев ей дверь не закрывать и вернулся с круглой пузатой бутылкой под мышкой. В руке у него был лимон.
— Узбекский, — сказал он, показывая ей лимон.
Она помычала и покивала, хищно обгладывая утиную ногу.
— А больше нет?
Василий Васильевич развёл руками:
— Ну, извините! И это от сердца оторвал, контрабандой доставил!.. Нужно было пойти и поужинать.
— Ты знаешь, — объяснила она, поедая хлеб, — мне так хотелось всё с себя смыть!.. И грим, и запах тюрьмы, и воспоминания о мертвеце. А без грима я… не могу.
— Зачем тебе грим? Чтобы дураки больше верили?
— Не-не-не, — она помотала головой, белые волосы разлетелись в разные стороны, и она неловко заправила их за ухо, стараясь не запачкать жирными от утки пальцами. — Если бы я говорила всё, что говорю, и выглядела бы, как я, мне вообще никто не поверил бы.
— Я так и сказал. С точкой во лбу и чёрными волосами до пояса тебе проще морочить людям голову.
— Точка называется бинди, и я не морочу головы.
— Да, конечно. Ты вызываешь дух Канта, и он является!
Она насупилась.
— Дух Канта ни при чём.
— Тогда в чём дело?
Она доела хлеб и вытерла пальцы о тёплые пижамные брюки. Василий Васильевич обратил внимание, что на её пижаме вышита овца. Спереди овечья морда, устроившаяся щекой на облаках, а на спине — овечий зад с хвостом. Хвост свисал с облака.
— Я не могу тебе рассказать, — Антипия посмотрела на него виновато. — Правда, не могу.
— Ты секретный агент?
— Нет, но рассказывать не стану. Ты всё равно ничего не поймёшь.
— У меня высшее образование, — предупредил Василий Васильевич. — И я кандидат технических наук!
— В общем, — продолжала Антипия, — ты всё правильно понимаешь. Есть игра, маскарад. Это просто… видимая часть происходящего. А есть невидимая, и этого я не могу объяснить, не спрашивай меня!..
— То есть никакой дух не является? Стол не стучит, блюдце не вертится? Правильно я понимаю?
Она молчала и исподлобья смотрела на него.
Чайник вскипел, Василий Васильевич сунул в кружку пакет и залил его кипятком. Потом отрезал лимонный круг — изрядный.
— Нет, ты скажи мне, — оглядываясь, проговорил он. — Ведь всё это враньё?
Она вздохнула, сморщилась, зашарила в кармане, ничего не нашла, закрылась руками и чихнула.
