— Кант, — сказал Меркурьев, полный тёзка знаменитого артиста, — всё же не Филозопов. А вы на производстве работали?
— В Калининграде, — охотно объяснила Нинель. — В конструкторском бюро «Факел» всю жизнь отработала, а потом на пенсию меня вытурили, Витя вот… подобрал.
— Вы всегда здесь жили?
— В посёлке мы жили, — Нинель кивнула куда-то в сторону лип. — Родители там домик получили, когда в сорок шестом году в Калининградскую область по разнарядке приехали. Тогда немцев всех вон высылали, а нашим тут жильё и работу давали. Земли-то чужие, немецкие. Кёнигсберг весь в сорок пятом сгорел, живого места не было. Бомбили его сильно. А Витя, Виктор Захарович, в этом доме родился и вырос. Папаша его генералом был и после войны здесь, на взморье, военным комендантом остался.
Она с любовью оглядела дом, и липы, и брусчатку.
— Родителя Витины хорошие люди были, добрые, щедрые. Всех окрестных детишек принимали, подкармливали. Я, считай, в этом доме выросла. Когда Витя надумал его продавать, мне показалось, вот-вот жизни лишусь. — Она вздохнула и пригорюнилась. — Покупатели ему сразу сказали, что под снос. Не будет дома больше. Ну, а он уже решил и отступать ни за что не хочет, как я его ни уговаривала!..
— Почему он решил дом продать?
— Так ведь годы, Васенька! Гостиницу держать — дело трудное, хлопотное. Сертификаты разные, и на алкоголь, и на продукты, и санитарные, и пожарные! И каждый год всё по новой. А уж как начальство поменяется, так хоть криком кричи, сразу тыща нарушений, мильон претензий. Устал Виктор Захарович. И дочку хочет найти. Хоть, говорит, погляжу на неё напоследок, а может, и внуки есть! Мы же не знаем… Вот продаст дом и в Москву уедет…
— Отсюда? — усомнился Василий Васильевич и, прищурившись, посмотрел на сверкающее море. — В Москву? Разве можно?
— Да я отговаривала, — с сердцем сказала Нинель. — Не слушает он меня. Слава богу, бумаги пока не подписал, может, до весны и простоит дом, не погибнет.
— Да бумаги подписать дело пяти минут, — заметил Меркурьев.
— То-то и оно… Сварить кофейку ещё? Или сам?
— Сам, Нинель Фёдоровна.
Он ещё немного посидел в плетёном кресле, обдумывая услышанное.
Виктор Захарович продаёт дом и уезжает в Москву искать дочь. Емельян Иванович Кант здесь впервые, и его странное имя домоправительницу не удивляет. Она всей душой против продажи дома, но переубедить Захарыча не может.
Что из этого следует?
Ничего. Из этого ничего не следует.
Один из потенциальных покупателей погиб нелепой смертью — ночью упал с маяка и разбился насмерть. У гостьи пропал драгоценный перстень неслыханной цены. Другой гостье — ясновидящей вещунье — в кровать подложили разбитую фарфоровую статуэтку, как две капли воды похожую на покойного покупателя.
А из этого что следует?…
Василий Васильевич поёжился — всё же ветер был ноябрьский, ледяной и колкий. Куртчонка на рыбьем меху грела плоховато, но уж очень не хотелось уходить с террасы, где было так просторно, солнечно, и невдалеке шумело море.
А ночные странные голоса! И книга, которая словно дразнит его!
Дорого бы он дал, чтоб застать возле книги злоумышленника — того, кто вздумал над ним, Меркурьевым, шутки шутить. Поначалу он думал, что это Кристина веселится, а сейчас склонялся к мысли, что Антипия, то есть Мура.
Ох, если он её застанет возле книги, он ей устроит! Так, чтоб её до печёнок пробрало! Чтобы стыдно стало по-настоящему!.. Одной лекцией она не отделается! И вообще — она обещала ему осознать, всё обдумать и вернуться к честной жизни, но что-то не возвращается пока. Также Василий Васильевич не был уверен, что она осознаёт и обдумывает, хоть он и распорядился на этот счёт.
Тут Меркурьев с удовольствием засмеялся.
Нужно было не кривляться, а пойти с ней на маяк. По дороге сделать ей внушение, надавить на совесть, воззвать к порядочности.
Меркурьев встал, зашёл в гостиную и нажал на кнопку кофемашины. Ещё чашку — и хватит.
В солнечном коридоре мимо распахнутой двери мелькнула лёгкая тень. Меркурьев отклонился назад, чтобы не мешал угол буфета, и посмотрел, но ничего не увидел. Тень промелькнула и исчезла.
Кофе не спеша лился в чашку. Меркурьев понюхал вкусный кофейный пар и выглянул в коридор.
В глубине дома тяжело бухнула дверь, Василий Васильевич понял, что кто-то вышел. Ему было страшно любопытно, кто именно.
Он забрал с подставки чашку, отхлебнул, зажмурился от удовольствия, вышел на улицу и с чашкой в руке пошёл по брусчатке под липами. Разноцветные листья, ещё не сметённые на клумбу, приятно шуршали.
По мощёной дорожке в сторону букового леса уходила прекрасная Лючия. Рядом с ней телепался Стас.
Меркурьев замер, выглядывая из-за угла дома.
— Стасик, послушай, — говорила Лючия негромко. — Ты должен меня понять! Я хочу побыть одна, ну хоть немно-ожечко! Женщины иногда нуждаются в одиночестве гораздо больше, чем в обществе.
— В лесу? — недовольно переспрашивал Стас. Он широко шагал и был обут в зелёные резиновые сапоги. — В одиночестве? Это просто опасно, Лючия! Вы должны это понимать! Одну я вас не отпущу.
— Стасик. — Она остановилась, повернулась к нему и повысила голос.
Меркурьев поглубже задвинулся за угол.
— Стасик, ты не можешь меня отпустить или не отпустить. Я иду, куда хочу. А ты возвращайся к себе.
— Лючия, я должен вас проводить.
— Если ты от меня не отстанешь, я завтра же отсюда уеду, — сказала она, и непонятно, шутливой была угроза или нет.
— У вас свидание? — выпалил Стас.
— О господи, — пробормотала Лючия. Меркурьев скорее догадался, чем услышал.
Она была одета в клетчатый твидовый костюм — длинная юбка, узенький жакет с меховым воротником и маленькая шапочка на волосах. На руках коричневые перчатки — очень по-английски! Меркурьев из-за угла любовался ею.
— Стас, дальше ты не пойдёшь. Или мы незнакомы.
Эта фраза — мы незнакомы, — видимо, тоже из английской жизни, решил Меркурьев.
Лючия быстро пошла по дорожке, но остановилась, оглянулась, вернулась к Стасу и положила руку ему на грудь. Он моментально накрыл её своей.
— Не обижайся на меня, — попросила Лючия ласково. — Мне, правда, нужно побыть одной. Я погуляю и вернусь, обещаю тебе.
— Правда?
— Ну, конечно!
И она вновь быстро зашагала по дорожке к буковому лесу. Стас поглядел ей вслед и побрёл к дому. Возле самой двери он остановился и ещё раз оглянулся.
Меркурьев голову мог дать на отсечение, что он ринется за ней — или покрадётся, как получится, — но Стас посмотрел ей вслед и вернулся в дом.
