Меркурьев сел на ступеньку и посидел немного. В голове у него было пусто. Потом стал медленно спускаться.
На этой лестнице было светлее, из узких и длинных окон, похожих на щели, сочился хмурый свет, и вскоре Меркурьев оказался внизу.
Здесь тоже не было никакой двери, но Василий Васильевич нашёл её, точно такую же арку в стене, и больше ничего.
Меркурьев ощупал все камни вокруг арки, — они были холодны и неподвижны, — а потом потёр лицо.
Что происходит?
— Я сошёл с ума, — сказал он и прислушался.
Где-то играла тихая струнная музыка и сильно пахло кофе.
Стараясь не шуметь и не делать резких движений, Меркурьев трусливо, как крыса, пробежал к окну, поминутно оглядываясь, подтянулся, взобрался на подоконник и спрыгнул вниз.
Меркурьев проскакал по камням, выскочил на «променад» и помчался так, словно должен был убежать от чего-то настолько страшного, что при одном взгляде на это может оборваться жизнь.
Он мчался, мечтая спастись, добежать до людей, до своего привычного мира, который казался сейчас таким надёжным — в нём действовали формулы, существовали понятные законы, в нём Полинезия находилась на своём месте и никому не пришло бы в голову в этом сомневаться!
Он влетел в дом, захлопнул дверь и запер её на чугунную задвижку. Немного помедлил и подёргал, надёжно ли заперта.
— Что это с вами? — спросил за спиной низкий голос, похожий на бордовый шёлк, и Василий Васильевич подпрыгнул, словно укушенный скорпионом.
Лючия засмеялась:
— Доброе утро! — Она обошла его и взялась за ручку двери. — На вас лица нет, где вы его потеряли?
— Не ходите туда, — отрывисто сказал Меркурьев. — Там… я не знаю, что там.
Лючия взглянула на каменную террасу с балюстрадой. Левой рукой она поправляла на правой тесную перчатку.
— Там? — уточнила она. — Там осеннее утро на Балтике. Я хочу прогуляться. Ваш жуткий приятель притащил блохастую собачонку. По-моему, уличную. Она чешется на ковре посреди гостиной, и от неё воняет. Мне нужно на воздух.
Василий Васильевич беспомощно смотрел на неё. Она ещё повозилась с перчаткой, потом подняла на него глаза:
— Ну что же вы! Откройте мне дверь!
Он открыл.
Лючия вышла и неторопливо пошла по брусчатке.
— Не ходите туда, — прошептал он ей вслед.
Из столовой неслись весёлые утренние голоса, и он вдруг стал их слышать. До этого в голове не было никаких звуков, кроме рёва собственной тяжёлой крови и ударов перепуганного сердца.
Меркурьев бросился на звук, и когда он влетел в столовую, все вдруг повернулись к нему, и разговоры смолкли.
Первой пришла в себя Нинель Фёдоровна. Она поставила на буфет поднос с кофейником и молочником и прижала руки к груди.
— Ва-ася, — протянула она жалостливым голосом.
Мура поднялась из-за стола, стремительно подошла и посмотрела ему в лицо.
— Ты что, с ума сошёл? — спросила она, и голос у неё дрогнул. — Что у тебя с лицом?
— Я сошёл с ума, — согласился Василий Васильевич.
Стас присвистнул. Вчерашний пёс, который на полу лакал что-то из блюдца, оглянулся, отдуваясь, и громко гавкнул на него.
Саня переглянулся с Кристиной, тоже подошёл и заглянул Василию Васильевичу в лицо.
— Ты чё, братух, совсем уделался, что ли, на почве спортивных достижений?
— Давление ему нужно померить, — сказала Софья и откусила бутерброд. — Аппарат есть?
— Конечно, — растерянно ответила Нинель, — сейчас принесу!
Емельян Иванович Кант поклонился из своего угла и сказал, что разумная гигиена жизни — залог долголетия, а непомерные нагрузки, напротив, сокращают жизнь.
— Вася, — позвала Мура. — Посмотри на меня.
Меркурьев посмотрел. Она взяла его за руку.
И словно что-то случилось!..
В голове у него опять зашумело, потемнело в глазах, он непроизвольно вздрогнул, будто его ударило током, в голове ураганом пронеслось всё, что случилось на маяке. Пронеслось — и улеглось.
Он задышал свободнее, страх отступил, вернулась способность думать.
Василий Васильевич вытер на виске холодную каплю.
— Который час?
Саня стряхнул на запястье часы, застрявшие под свитером:
— Пол-одиннадцатого. А твой хронометр не работает, что ли?
— Как пол-одиннадцатого?! — не поверил Меркурьев и посмотрел сначала на свои часы, а потом на Санины, вывернув ему руку.
— Ты чё! — удивился тот. — Больно же!..
— Я тебя ждала, ждала, — проговорила Мура. — Стучала, но не достучалась.
— Я был на маяке, — ответил Меркурьев, и Мура кивнула как ни в чём не бывало.
Вбежала запыхавшаяся Нинель Фёдоровна с чёрным мешочком наперевес.
— Вася, — захлопотала она, — садись, милый, я тебе давление померяю. У тебя правда вид не очень! Убегался, что ли?…
— Не нужно мне ничего мерять, — воспротивился Василий Васильевич, уже почти ставший прежним инженером Меркурьевым. — Я пойду душ приму, и всё нормально будет.
— Вася! — прикрикнула домоправительница. — Сядь и сиди смирно!..
Кристина тоже подошла, теперь они все окружили его, как тяжелобольного, и смотрели с сочувствием и соболезнованием.
Василий Васильевич сел. Нинель ловко закатала ему рукав и надела манжету приборчика. Тонометр засопел, манжета начала надуваться.
Меркурьев посмотрел на Муру и отвернулся.
— Не вертись, — приказала Нинель.
Приборчик вздохнул, и манжета стала выдыхать.
— Ничего особенного, — объявила домоправительница. — Повышенное, конечно, но если ты бегал, так вроде и должно быть!..
— А лицом ты тоже бегал, братух? — спросил Саня и глупо заржал. Кристина ткнула его локтем в бок.
— Васенька, умойся и приходи завтракать, — ласково сказала Нинель Фёдоровна. — Пшённой каши и какао, да? Я сейчас сварю! Кофе не пей, воздержись пока.
— Проводить тебя? — сунулась Мура.
Василий Васильевич дёрнул плечом и встал.
— С ума вы все сошли! — заорал он. — Я сейчас приду.
Он поднялся к себе, открыл воду и пошвырял на пол вещи. Они все были насквозь мокрыми, как будто он в них стоял под струёй воды. Он посмотрел на себя в зеркало.
И пробормотал:
— Началось в колхозе утро.
Неудивительно, что там, в столовой, они сгрудились вокруг него и уставились со страхом и жалостью!
Всё лицо у него было в красной кирпичной пыли и потёках, словно он плакал. На лбу пятно сажи — должно быть, внутри башенки, где ранее горел огонь, осталась сажа, а он очень старался разглядеть, что внутри!.. На волосах и шее серая пыль.
