У Меркурьева была прекрасная память на имена.
Одним глотком он допил кофе, встал и огляделся по сторонам. Никого и ничего. В глубине длинного коридора теплится жёлтый свет из гостиной, по всей видимости, там готовятся к спиритическому сеансу и визиту духа Иммануила Канта. В высокое и узкое готическое окно заглядывает луна — небо поднялось и очистилось, видно, идут холода.
Василий Васильевич, осторожно ступая, подошёл к входной двери и потянул. Она отворилась — неожиданно легко.
Он вдохнул холодный воздух, прикрыл дверь и немного постоял, прислушиваясь.
Никого.
Где могли прятаться те двое, голоса которых он слышал так отчётливо? Не в камине же на самом деле!..
Он взялся за перила чугунной лестницы, задрал голову и посмотрел вверх. Ничего не было видно, только терялись во мраке затейливые литые перила. Должно быть, на втором этаже тоже горит свет, но отсюда, снизу, его не видно.
Василий Васильевич двинулся по коридору к гостиной.
Позади него что-то звякнуло, и тихий звук разорвался у него в ушах как удар грома. Он замер. Потом молниеносно оглянулся.
Никого.
Меркурьев немного постоял, не шевелясь и прислушиваясь, потом вернулся к столику с оставленной кофейной чашкой.
Луна по-прежнему лила в узкое окно дрожащий синий свет, и море вздыхало за толстыми стенами: шу-уф, шу-уф!..
Василий Васильевич потрогал чашку — чуть тёплая. Кофе из неё он допил совсем недавно. Ложка брякнула о блюдце, и он узнал звук. Именно этот звук остановил его!
Но кто мог переставить чашку у него за спиной в пустом вестибюле?!
Что-то ещё тревожило его, и он никак не мог понять, что именно. Неверный лунный свет? Звуки осеннего моря?…
Внезапно ему стало страшно — одному в темноте, — так страшно, что он едва справился с собой. Больше всего ему хотелось помчаться со всех ног туда, где светло и люди, но Василий Васильевич удержался.
Громко топая — на этот раз специально! — он вернулся к входной двери и запер её на задвижку. Чугунный штырёк отчетливо клацнул.
Меркурьев решительно пошёл в сторону коридора и вдруг остановился и замер.
Книга. На столе лежала книга.
Когда он впервые вошёл в этот дом, сразу увидел книгу на резном старинном столике, лежавшую страницами вниз.
Только что он пил кофе и время от времени посматривал на неё!..
Василий Васильевич подошёл и посмотрел ещё раз.
Книга по-прежнему была на столе, но лежала страницами вверх.
— Я не брал её в руки, — сказал Меркурьев вслух. — Точно не брал!.. И здесь никого не было!..
Голос его потерялся, пропал в дубовых панелях стен, в вышине чугунной лестницы, в провале гигантского камина.
Он ещё помедлил, а потом взял книгу в руки.
Она называлась «Философия Канта» и была открыта на пятьдесят седьмой странице.
Меркурьев поднёс её к окну и с трудом разобрал:
«Итак, философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий, которые приносят с собой страсти. Его внутренняя жизнь всегда находилась в состоянии равновесия. Сам Кант полагал, что в такой спокойной, правильной жизни, проникнутой нравственным началом, и заключается счастье человеческое, и действительно, Кант был счастлив. В глазах современников Кант представлял образец мудреца, и таким же он будет в глазах грядущих поколений, вознесённый на эту высоту своими заслугами и чистотой своей жизни».
— И чистотой своей жизни, — дочитал Василий Васильевич последнюю на странице фразу.
Что получается? Как только он повернулся спиной, некто, в данную минуту невидимый, неслышимый и неизвестно куда скрывшийся, подкрался к резному столику, зачем-то взял книгу, перевернул её и задел при этом чашку.
Чашка звякнула, Меркурьев оглянулся, человек исчез, растворился во тьме.
Какая-то ерунда получается, и больше ничего!..
Интересно, где здесь включается свет? Нужно будет спросить у Виктора Захаровича!..
Решительно захлопнув «Философию Канта», Василий Васильевич вернул её на столик и пошёл по коридору на свет.
Из гостиной выглянула студентка и, увидев его, помахала рукой:
— Идите к нам! На улице холодно, в столовой банкет, а у нас интересно!.. Идите!
Меркурьев махнул рукой в ответ и, повинуясь духу старинного романа о привидениях, охватившего его в вестибюле, приоткрыл дверь в столовую.
Там пировали.
Двое одинаковых свинов, скинув с плеч одинаковые пиджаки, одинаково чокались стаканами. Виктор Захарович притулился рядом на краешке стула, как воробей рядом с орлами-стервятниками, терзающими добычу. Казалось, стервятники вот-вот перекинутся на воробья, только доедят павшую лань!
Вместо лани на столе были наставлены бутылки, тарелки, судки, салатники, миски, чашки. Особенно поразило Василия Васильевича заливное — огромная рыбина с пучком петрушки в зубастой пасти, словно карикатура! Из середины рыбины было уже порядочно выедено.
— Давай, Захарыч, — говорил один из пирующих, — тяпнем за наши успехи! Что бы ты без нас делал, Захары-ыч?! Кому твоя развалюха нужна! А я ее покупаю!
— Пс-ст, пс-ст! — перебивал его второй. — Не ты один покупаешь, мы обое! Чего такое!
— Обое, да! Я ж и говорю!
— Какая разница, кто покупает, — Виктор Захарович махом опрокинул в себя стопку водки. — Главное, что я продаю.
— Ещё бы ты не продал, голуба! Времена сейчас тяжелые, денежки-то все тю-тю, в трубу улетели! А я покупаю, наликом плачу, без дураков, без налоговиков!
— Обое мы покупаем, сказано!
— Да ладно, спокуха! Слышь, Захарыч, не дрейфь, мы тут нормальный комплексок забубеним, с банями, с номерочками на почасовой оплате, с девчонками-поскакушками!.. Поедет к нам народ, чего не поехать! Море — вот оно! В леске беседок под шашлыки наставим, пожарники все свои, не прицепится никто!
— Не, не, — вступил второй. — Ну, правда, отец, чего место пропадает! Оно, может, и не нужно никому, но у тебя тут вода подведена, газ, трубы проложены, все дела! Чем сначала начинать, лучше вообще не начинать.
И гости рассмеялись.
Из кухонной двери вышла Нинель Фёдоровна с огромным подносом, за края которого торчали острые пики шампуров.
За столом завыли от радости и снова столкнулись стаканами.
Заметив Меркурьева, Нинель Фёдоровна кивнула и тихонько к нему подошла, как только утвердила шашлыки в центре пиршественного стола. Она слегка подтолкнула Меркурьева в коридор, вышла следом и плотно прикрыла за собой дверь.
— Давно они закусывают? — спросил он.
Домоправительница вздохнула:
