– Впусти, – велел я.
Мишелла переступила через порог, робкая и трепетная, в ожидании подняла на меня взгляд удивительных изумрудных глаз.
– Мишелла, – сказал я.
Она ответила жалобным голосом:
– Ваше величество, простите, я не сама, меня герцогиня Самантелла прислала!
– Ого, – сказал я. – Вон как даже…
Она смотрела умоляюще, в глазах все еще испуг, я торопливо подошел, обнял, чувствуя, как часто стучит ее сердце.
– Герцогиня знает, – сказал я, – что делает… в интересах империи.
Она подняла голову, изумрудный блеск в глазах стал еще ярче.
– Ваше величество?
– Сэр Ричард, – напомнил я. – Для вас я всегда сэр Ричард. Давайте угощу пирожными, а вы расскажете, как у вас там при дворе идут дела…
После фужера шампанского скованность постепенно выветрилась из ее тела, бледные щечки порозовели. Уже с нарастающим удовольствием слопала горку пирожных, затем без стеснения сбросила рубашку и скользнула ко мне под одеяло.
Я успел подумать, что герцогиня как-то высчитывает насчет перемены блюд или же и на этот счет есть правила, но забивать голову ерундой не стал, великие государственные деятели должны мыслить о высоком или хотя бы великом.
Утром она упорхнула все так же в ночной рубашке, возможно, опять же инструкции герцогини, чтоб и в этом была разница, а я после большой чашки кофе спустился в свой кабинет для приема чиновников и вообще тех, что без меня не в состояния разрулить проблемы.
Поработал с полчаса в одиночестве, потом в кабинет вдвинулся Грейгер Армстронг, которого герцогиня представила как владетеля каких-то земель, явно значительных, приблизился на три шага и медленно поклонился.
Все движения у него, как и у герцогини, рассчитанно замедленные, чтобы никакие неожиданности врасплох не застали. Чем-то похож на перегруженную каравеллу, поверх тяжелого парика, толстого и теплого, как сибирская шуба, еще и массивная шляпа, то ли голова мерзнет, то ли что-то означает в замысловатом придворном этикете.
Свисающие до середины груди овечистые уши в крупных локонах даже в поклоне не сдвинулись с места. С тяжелыми чертами лица, крупного и одутловатого, надменно величавый, выглядит настоящим государственным деятелем, мешки под глазами придают солидность, но взор ясен и прям.
– Ваше величество, – проговорил он спокойным и почтительнейшим голосом, – вот списки всех лордов, которые владеют земельными угодьями, превышающими по размерам королевские.
Я бросил быстрый взгляд на листки, исписанные убористым почерком.
– Многовато.
– Это по империи, – сказал он утешающе. – А в королевствах таких по одному-два, только в далеком Истагаузе сразу пять подобных магнатов. Вы в самом деле намерены провести перепись?
– Да, – подтвердил я. – Налоги должны идти в казну, а не в карманы местных лордов. Откуда от щедрот что-то да перешлют в императорский дворец. Это не жадность, а вопросы безопасности!..
Он поклонился.
– Ваша Звездность… раньше этого никто не делал.
– Почему?
– Наверное, не осмеливались.
– Кто-то должен, – сказал я. – Я вот осмеливатель.
Он сказал проникновенно:
– Тогда вы великий император, ваша Небесность. Хотите сделать империю цельной, а сейчас любая империя – просто союз практически независимых королевств. Если вам по силам…
– Если надо, – заверил я, – то сделаем. Спасибо, сэр Грейгер!
Уходя, он почти столкнулся с Альбрехтом, тот входит без доклада, как и любой из моего ближнего окружения.
Альбрехт оглянулся вслед графу.
– Как я слышал, – сказал он, – лорд Армстронг всегда впереди. Если у вас все получится, будет говорить о своей мудрости, а если потерпите поражение, скажет, гнали в первых рядах, как заложника.
– Мудрый политик, – согласился я. – Он мне подходит.
Альбрехт посмотрел на меня несколько странно, не такой ответ ожидал, но смолчал, поклонился очень церемонно, за усложненностью пряча попытки понять, что же мое величество брякнуло и с какой целью.
– О магах уже знаете?
– Что?
– По данным нашей разведки, – сообщил он, – эта мелочь, оставленная на гибель и спасенная нами, очень быстро наглеет. Здесь, как и везде, вежливость принимают за слабость.
– Заметил, – ответил я. – В чем заключается их наглость?
– То один, то другой отказываются подчиниться властям, а один вообще готовится проникнуть в Маркус, он своим коллегам похвастался, что намерен взять его себе. Дескать, северный выскочка, завладевший им по какой-то случайности, не имеет права им владеть.
Он умолк и смотрел с ожиданием, я пожал плечами.
– Мало ли что брякнет по пьяни. Если еще и перед женщинами…
– И что, – полюбопытствовал он холодно, – мер не предпринимать?
– Как это, – сказал я с державной строгостью, – как это не предпринимать? Я сказал, не воспринимать серьезно! Мы меры принимаем и без повода, а сейчас нам дают прекраснейшую возможность устроить красный террор во имя счастья будущих поколений!
Он величаво поклонился.
– Будет исполнено, ваше величество. Со всем вашим размахом.
– Э-э, – сказал я, – с размахом поосторожнее. Старайтесь, чтобы на каждую ликвидацию чуждого элемента в обществе было оправдание. Если, конечно, крупного и заметного.
– Оправдание?
– Обоснование, – уточнил я. – Мы же за справедливость? А когда за справедливость, то можно и с перегибами. Массы перегибы любят. Они сами с перегибами.
Он сказал с иронией:
– Особенно когда перегибаем через колено знатных и богатых. Это, кстати, совпадает и с нашими интересами.
Взгляд его оставался пытливым и настороженным, я сказал успокаивающим тоном:
– Дорогой герцог, хотя наша истинная мощь не в нарядах, однако нельзя не признать, что местная одежда в общем более изящна и даже иногда удобнее нашей. Так что не тушуйтесь, вы и в одежде подаете хороший пример. Можно одеваться красиво и оставаться верным христианином.
Он хмыкнул.
– А вот сэр Келляве утверждает, что такое немыслимо.
– Труднее, – уточнил я, – потому и появились протестанты, но о них как-нибудь в другой раз. У них даже доспехи изящнее, что наши уже заметили и оценили. Так что в одежде греха нет, только не чересчурничайте, а вот на магию строгий запрет во всех ее проявлениях. Сказано же в Священном Писании: «Ворожей не оставляй в живых!» Христианство и магия сосуществовать не могут!
Он посмотрел на меня косо.
– В самом деле?
