Кёстлер сначала бежал во Францию, где был интернирован, как многие, прибывшие из Центральной Европы. Его постигла сначала та же участь в Англии, но один из его друзей – заместитель министра авиации – поручился за его «политическую благонадежность»!
Он был знаменит, но вызывал противоречивые толки. Отрицательно воспринималась его критика лагерной коммунистической системы, которая фактически косвенно задевала просоветские настроения многих в тот момент, когда наши героические союзники доставляли немало хлопот Гитлеру.
Но более всего его волновали страдания евреев, так как его мать, еврейка, не могла выехать из Венгрии. Один и тот же кошмар преследовал его каждую ночь: он на дороге, за ним гонятся убийцы, он пытается кричать, но ни единого звука не вырывается из его горла, и ему не удается позвать на помощь. Этот сон вместил всю тревогу пророка, каким казался Кёстлер: знать правду и в то же время быть не в состоянии заставить общество принять ее, ибо речь идет о том, чтобы предупредить мир об уничтожении евреев или разоблачить ложь советского режима. Он был в отчаянии, не имея возможности расшевелить правительства союзников, побудить их что-нибудь сделать, чтобы спасти депортированных. После его рассказов у меня не осталось никаких сомнений относительно судьбы евреев, отправленных в «трудовые лагеря». А тем не менее, многие продолжали отказываться верить правде; рассказывают, что даже сам Черчилль, когда ему впервые упомянули об «окончательном решении еврейского вопроса», потребовал доказательств. Возможно, правительства союзников не решались публично признать правду о том, что происходило в лагерях, из боязни, как бы общественное мнение не настояло на преждевременном открытии второго фронта. Во всяком случае, я не думаю, чтобы союзники, освободив Аушвиц, сильно удивились тому, что они там увидели…
Последователь Жаботинского, Кёстлер не только интересовался судьбой Палестины, но страстно боролся за идеи сионизма. По всей видимости, от своего коммунистического прошлого он сохранил непростительную и романтическую слабость к тайным действиям и насилию. Он обладал чудесным даром разделять идеи или эмоции, о которых он собирался писать. Он задавал вопросы, чтобы продолжить анализ, он анализировал, чтобы найти новые вопросы, и никогда не мог остановиться.
Он прекрасно говорил по-английски, но с заметным венгерским акцентом. В тот день, когда он вышел из лондонской тюрьмы, один случай заставил его усомниться в психическом здоровье англичан – этого народа, который вначале сажает его за решетку, а затем преподносит странное испытание. Не зная, куда идти, он зашел в кабину телефона-автомата, чтобы позвонить единственному приятелю – он мало кого знал в Лондоне. В то время нужно было связаться с оператором, чтобы выяснить сумму, которую следует заплатить за разговор. По-видимому, Артур услышал английскую фразу так, как он ее произносил сам. Вместо безобидной фразы: «Put your pennies in the slot» («Положите ваши пенни в отверстие»), он услышал: «Put your penis in the slot» («Положите ваш пенис в отверстие») – это необычное предложение ошеломило его!..
* * *
Время шло. С первыми весенними днями 44-го года все только и говорили что о высадке союзников. Все надеялись на нее, но многие все еще слишком переоценивали силы немцев. Знали, что эта операция была сопряжена с огромным риском, и неимоверные трудности, связанные с ее проведением, все еще останавливали американцев и англичан.
6 июня мы по радио услышали великую новость: союзные войска высадились в Нормандии. Я буквально прыгал от радости. И тем не менее, мы не слишком идеализировали ситуацию и чувствовали себя немного не в своей тарелке…
Моя деятельность в Англии больше не имела смысла. И тогда Андре Манюэль, помощник Пасси, начальника BCRA (Центральное бюро разведки и действия) возложил на меня обязанности, которые показались мне захватывающе интересными и очень важными – мне предстояло установить контакт с Французским Сопротивлением. Я ожидал с нетерпением, когда я начну свою новую деятельность. Но ничего не происходило. Все закончилось тем, что мне дали понять, что по каким-то причинам мою кандидатуру отклонили. Наверное, нашелся кто-то более изворотливый и лучше меня умеющий устраиваться, разве трудно найти предлог, чтобы мне отказать! Вот письмо, которое в гневе и огорчении я тогда написал Алике:
«…В апреле мне обещали работу намного более интересную, чем я вообще мог предположить. Однако через несколько недель… оказалось, что моя должность гораздо менее важная и мне совсем не интересная. Позднее я получил доказательство того, о чем подозревал: препятствием послужило мое имя – для правых я был евреем, для левых – капиталистом… Новая вспышка антисемитизма среди французов объясняется настойчивым желанием возвратиться во Францию и страхом, что слишком большое количество евреев среди желающих вернуться может служить препятствием этому. Когда все объединились, они были рады использовать евреев, а теперь, когда присутствие евреев может скорее создать осложнения, нежели поддержать принципы, во имя которых эта война ведется, похоже, судя по их поведению, они низко пали…».
Это выражение «антисемитизм» может удивить лондонцев – оно вырвалось у меня под влиянием гнева и раздражения и, возможно, было некоторым перегибом. Но совершенно очевидно, что в сознании лондонских французов присутствовал «еврейский фактор», поскольку очень много евреев по вполне очевидным причинам покинули Францию и присоединились к де Голлю. Вишисты слишком часто напоминали об этом с целью дискредитировать Сопротивление, чтобы об этом можно было забыть. В действительности все еще жили в прошлом, и Народный фронт с его внешней революционностью все еще заставлял добропорядочных граждан трепетать.
К концу июля я был назначен в главный штаб под начало генерала Кёнига, и через несколько дней меня отправили в Генеральный штаб экспедиционных сил союзников – огромный лагерь, расположенный в лесу под Портсмутом. Сразу после моего прибытия, во время обхода лагеря, я услышал доносящийся из одной из палаток голос английского полковника, который надрывался до хрипоты, кричал в микрофон рации, обращаясь к генералу, участвующему в военных действиях:
– Well, sir, has the enemy got a bloody nose? (Ну так что, сэр, вы расквасили нос противнику?)
Типично английское образное выражение – он спрашивал, действительно ли нанесен удар врагу.
На ужин подали приготовленную поваром-американцем говядину по-бургундски под шоколадным соусом! Я выжил… но меня еще долго преследовал отвратительный привкус этой мешанины.
* * *
Спустя неделю я получил приказ отправиться во Францию. Передовая часть Центрального бюро разведки и действия только что расположилась на западе Нормандии в Гранвиле у основания полуострова Котантен.
На десантном катере я пересек Ла-Манш. Кругом было настолько тихо, что я уснул в пижаме, не вспоминая о моих атлантических приключениях… Я заранее предвидел то волнение, с которым я вступлю на французскую землю. По правде говоря, нормандец бы не узнал родные пейзажи. Сколько хватало глаза, всюду в разные стороны мчались военные машины, казалось, что их движение беспорядочно, и все это напоминало кишащий муравейник.
