В том же году во время кризиса, предшествовавшего Шестидневной войне, я пытался убедить тогдашнего премьер-министра Жоржа Помпиду, что закрытие Тиранского пролива, каким бы маловажным он ни казался как морской путь, наверняка создаст для Израиля ситуацию «казус белли», то есть явится поводом к войне. Когда военные действия уже начались, Помпиду дал разрешение министру вооруженных сил Пьеру Мессмеру задержать введение в действие эмбарго, чтобы осуществить последние поставки оружия Израилю, который в тот момент полностью зависел в этом от Франции. Тогда же я узнал, что план израильских операций изучался вместе с французским Главным штабом, который ежеминутно следил за его развертыванием и заранее информировал министра об ожидаемых действиях.
* * *
Что же касается политической позиции Жоржа Помпиду по отношению к Израилю и его личных чувств, то об этом я писал в короткой статье, опубликованной в газете «Лё Монд» в апреле 1974 года через несколько дней после его смерти:
«<…> Мы очень много говорили с ним о Ближнем Востоке и об Израиле, и я сожалею, что мнение еврея он либо неправильно понимал, либо неправильно интерпретировал. Либералу по природе, ему была неведома любая нетерпимость, он не антисемит, и это его кредо. Так, только утих его гнев, вызванный недружелюбной демонстрацией евреев Чикаго, он сразу позаботился о том, чтобы показать, что он не испытывает никакого озлобления по отношению к французским евреям, и что “Если их сердца переживали за Израиль, то это были французские сердца”.
Его симпатии были на стороне Израиля, и в ходе Шестидневной войны он, насколько мог, задержал вступление в силу эмбарго, которое Кэ д’Орсе хотело ввести непосредственно перед тем, как его официально обнародовал де Голль. И в то же время, воспитанный историей и классицизмом, Жорж Помпиду не понял горячей страсти сионизма, не уловил романтики революционного содержания эпохи, которая с 1945 по 1948 год вела к еврейскому освобождению и независимости Израиля. Серьезный и здравомыслящий политик ожидал, что Израиль поведет себя, как старая держава. Не имея возможности следить за событиями в Израиле, определяющими жесткость народа, лишь недавно обретшего независимость, Помпиду был шокирован рядом инцидентов…
В области внешней политики Жорж Помпиду разделял убежденность де Голля в том, что Израиль, окруженный арабскими странами с населением несравнимо более многочисленным, не сможет выжить, опираясь на силу, но лишь проводя политику соглашений и компромиссов. По его мнению, ни средств, ни времени не следовало жалеть, чтобы достичь этого, и он рассчитывал, что Израиль проявит столько же выдержки и самообладания, сколько вынуждена была проявить Франция по отношению к народам своих бывших колоний.
Уроки войны Судного дня не противоречат такому взгляду на вещи, и если Жорж Помпиду недооценил невыносимое нервное напряжение, навязанное Израилю, то я уверен, причиной тому не отсутствие симпатии к этой стране и не безразличие к ее будущему. <…>».
Предвыборная президентская кампания 1981 года и серия серьезных антисемитских акций, таких как кровавое нападение на синагогу на улице Коперника, приведшее к человеческим жертвам, вызвали резкие выступления группы еврейских активистов. Они упрекали руководство общины в слишком снисходительной позиции по отношению к властям. Они были вправе так говорить, но я считал эту критику несправедливой. В то же время эта группа призывала голосовать против правительства, срок полномочий которого истекает, и пыталась создать еврейское лобби. Наконец, она демонстрировала безусловную поддержку всех действий Израиля, вызывая раздражение даже тех, кто Израилю симпатизировал. Если, как это случилось после акции на улице Коперника, такого рода покушения будут поводом для шествий с израильскими флагами, то это может оттолкнуть многих евреев – горячих защитников Израиля, но при этом желающих оставаться французами и не желающих, чтобы их считали израильской колонией, проживающей в Париже. Речь не идет о том, чтобы скрывать наши чувства или не оказывать поддержку Израилю, а лишь о том, чтобы независимые и ответственные граждане могли свободно выражать собственное мнение и сохранять свою национальную идентичность. В этой связи я должен был еще раз публично заявить о взвешенной позиции французских евреев.
После нападения на синагогу на улице Коперника много говорили об антисемитизме во Франции, сравнивали нашу страну со странами Восточной Европы, обвиняя власти в создании благоприятного климата для усиления подобных тенденций. И здесь тоже критику нельзя считать справедливой. Мало кто знает, что еврейские школы во Франции субсидируются государством, ведь этого почти нигде нет; еще более поразительный факт: прохождение военной службы в Израиле освобождает от воинской обязанности во Франции.
И если, к несчастью, к антисионистским акциям палестинских экстремистов присоединяются всплеск неонацизма или выходки красных террористов во Франции, то в этом Франция не одинока.
* * *
Как никто другой, моя семья испытала на себе проявления антисемитизма, в особенности во время дела Дрейфуса. Дрюмон в своей газете «Ла Либр Пароль» от души потешался над этими событиями. Я приведу всего лишь две или три из его нападок – первые пришедшие на память. Известно, что мой дед Альфонс де Ротшильд по собственной воле отказал своему лучшему клиенту – России, не желая сотрудничать с режимом, виновным в кровавых погромах. Дрюмон расценил это выражение солидарности как «позорный поступок»: «…Ротшильды не остановились перед предательством. Они преследуют одну только цель: помочь своим единоверцам в России».
Самые легкие оскорбления антисемитского толка касались «жалкого» происхождения моей семьи («потомки старого коробейника, за которым с лаем бежали собаки, когда он проходил по деревням… потомки грязного старьевщика из Франкфурта»). И тут же бессовестные рассуждения о нашем «чудовищных размеров» состоянии («их громадные капиталы, как тысячи пиявок… Мировые банки сегодняшних Ротшильдов, куда набиваются состояния королей и народов»).
Рассуждения об извечной ненависти иноземца («варварская жестокость немецкого еврея, хищного и прожорливого») подкреплялись презрительным утверждением о мифическом могуществе золота: «Апатрид Ротшильд – хозяин “Банк де Франс”, он имеет больше власти, чем министры, чем президент республики, чем сам парламент».
Как видим, все темы затронуты, впрочем, вариантов не так уж много!
Но есть кое-что получше. Ненависть слепа и не боится противоречий: «Ротшильд был в общине так же, как он был среди оппортунистов, как он был среди анархистов, среди социалистов, как он был везде!». Ненависть даже не боится выглядеть смешной: когда история не в силах снабдить Дрюмона хоть каким-нибудь обвинением в предательстве, он вовсе не отчаивается. Нельзя найти ни единого следа Ротшильдов в Панамском скандале – одном из самых громких финансовых скандалов XIX века? «Их нельзя найти просто потому, что они были настроены враждебно по отношению к Панаме (!). А враждебно к Панаме они были настроены потому, что эти немецкие евреи всегда и во всем против Франции!»
Антисемитизм играет столь важную роль в истории евреев, что они не могут удержаться, возможно, не без известной доли мазохизма, чтобы не сохранить несколько особенно наглядных сувениров. Я, например, взял в рамочку карикатуру Сема, на которой изображены мои дед и бабушка, Альфонс и Лори, старые, сгорбленные, одинокие, прогуливающиеся по тротуарам Довиля, напротив пляжа, усеянного пустыми стульями. Это было во время дела Дрейфуса, и карикатурист показал своим рисунком, что при приближении моих родных все разбегались, чтобы не здороваться с ними.
