Восставший из мертвых. Его что-то удержало на земле. Да, точно. Так будет хорошо.
Ошо снова хлопнул парнишку по затылку.
– Тебя зовут Призрак, – Ошо потянулся к нему железным прутом, – и сейчас будет больно, парень. Лучше тебе не плакать. Если захнычешь, Твик тут же снесет тебе голову. Объединенный фронт суров. Мы никогда не сдаемся. Ты Призрак. И ты принадлежишь Объединенному патриотическому фронту, отныне и навеки, солдат.
Он смотрел на сопливое, покрытое сажей лицо маленького отродья войны.
– Не благодари, отродье. Но это все же лучше, чем быть мертвым, – и он прижал раскаленный прут к лицу. Три горизонтальных линии.
Потянуло запахом жареной свинины. Мальчик задрожал и дернулся, но выдержал боль, как и все они когда-то.
Когда Ошо встал, солдатик тяжело дышал, но больше не плакал и не просил ни о чем. Сержант похлопал его по спине:
– Отличная работа, солдат, – и велел Твику и Пузану: – Напоите нашего нового брата.
* * *
– Ты дал слабину, сержант?
Ошо замер. Голос лейтенанта казался мягким, но таил в себе опасность. Как незаметное движение щитомордника в болоте – мгновение, и ты уже укушен, отравлен и умираешь.
Ошо повернулся. Парни нашли кучу древней мебели, которую разломали и покидали в костер. Все, кто не стоял в карауле, поджидая штатских, которые могли вернуться и попытаться отомстить, напивались, как в последний раз. Один из солдат надел голову какой-то старухи на палку и бегал везде, вопя:
– Я не люблю отродья! – и все смеялись.
Сэйл встал у Ошо за спиной.
– Ты дал слабину?
Ошо отпил из бутылки. Раньше в этой бутылке хранилось… что? Он посмотрел на этикетку. Какое-то чистящее средство, если выцветшая картинка на этикетке не врет. Китайская леди на ней натирала пол, и без того сверкавший как солнце. Ошо отпил еще.
Пузан нашел склад выпивки в лавке старухи. Она спрятала все, как только появились солдатики, но у Вана был нюх на алкоголь. Ошо пил, обдумывая свой ответ.
– Слабину? – переспросил он, протягивая бутылку человеку, который управлял его миром.
– Слабину, – передразнил Сэйл, – ты прекрасно знаешь, о чем я, – он обвел всю компанию рукой с зажатой в ней бутылкой, – зачем ты взял это отродье?
Ошо посмотрел на огонь, рядом с которым стоял новый рекрут в окружении солдатиков. По команде Призрак пил из каждой бутылки, которые передавали по кругу. Ему было страшно. Глаза, как у кролика. Так и ищет, где бы спрятаться. Полосы, которые Ошо положил на его щеку, вспухли и горели.
– Он крепкий, – заметил Ошо, – и верный.
– С чего ты взял?
– Он пошел за доктором в ад.
– Это не верность, а глупость.
– А есть разница? – парировал Ошо, заставив Сэйла поперхнуться, – я считаю, что если он так глуп, чтобы пойти за сумасшедшим доктором, то может оказаться умен, чтобы пойти за тем, кто сбережет его шкуру.
Он сделал еще один глоток обжигающей жидкости. Дрянь какая. Ничем не напоминает то, что привозили на судах «Лоусон энд Карлсон». Самогон какой-то. Может быть, он ослепнет, если выпьет слишком много. Его старик часто говорил, что если пить домашнее пойло, можно ослепнуть.
– И что ты будешь делать, когда щенок решит укусить тебя? – спросил Сэйл. – Например, выстрелит тебе в затылок?
Ошо покачал головой:
– Он не станет.
– Серьезное заявление, сержант.
– Нет. Я бы поставил на парнишку хоть миллион китайских красненьких, – Ошо посмотрел на нового рекрута, – поскольку мы – все, что у него есть.
Оказавшись в океане в полном одиночестве, ты хватаешься за то, что проплывает мимо.
Глава 23
Струсила. Струсила. Струсила-струсила-струсила-струсила…
Это слово отдавалось в голове у Мали, при каждом шаге прочь от деревни становясь все громче.
«Я пыталась им сказать. Пыталась спасти их тупые задницы. Все бы было хорошо, послушай они меня».
Доктор Мафуз часто рассказывал, что есть места, где дети растут, не думая об убежищах и что делать при появлении солдатиков. Места, где легко дожить до двадцати. Мыш должен был родиться там. У него не было инстинктов жителя Затонувших городов. Он был слишком хорошим, пусть и по-своему. Глупый деревенский мальчишка, который не умеет выживать.
Ага, такой глупый, что спас Малю.
Мале ужасно не нравилась эта мысль, но она всплывала снова и снова. Мыш выступил против солдатиков, когда должен был со всех ног бежать в другую сторону. Он бросал камни и увел солдатиков в сторону, пусть даже это был самый глупый поступок в мире.
И почему она не сделала того же самого для него? Она перед ним в долгу. Если бы в деревне оказалась она, он бы что-нибудь придумал.
И именно поэтому он пошел за доктором, к жителям деревни, и именно поэтому его убили.
Струсила.
Это слово звучало в голове у Мали, пока она пробиралась сквозь джунгли вместе с молчащим, прихрамывающим получеловеком.
Струсила.
Уже стемнело, но эта мысль никак не отпускала ее. Она мучила Малю, когда девочка устроилась поспать среди сучьев на дереве. А утром мысль проснулась вместе с ней и плясала в голове, пока Маля слезала вниз, голодная и измученная ночными кошмарами.
Она струсила.
Желтоватый рассветный свет с трудом пробивался в джунгли, раскрашивая туман. Маля огляделась. Ей было плохо, и она уже чувствовала, что плохо будет до самой смерти. Девочка никуда от этого не денется. Она убежала, вместо того чтобы помочь своей семье – единственной семье, какая у нее была.
Маля поступила так же, как отец.
Когда миротворцы, наконец, бросили пятнадцатилетнюю попытку сделать цивилизованными Затонувшие города, он даже не оглянулся. Просто убежал на корабль вместе с оставшимися в живых солдатами, а в город хлынули вожди со своими людьми.
Маля помнила выстрелы и взрывы. Помнила, как они с матерью отчаянно бежали к докам, уверенные, что миротворцы приберегли для них место. Она помнила, как неслись люди в гавань Потомака, когда последние транспортники миротворцев и торговые корабли ставили паруса, оставляя их на берегу. Помнила, как разворачивались эти огромные белые паруса, как клипера вставали на подводные крылья, когда паруса ловили ветер.
Маля с матерью стояли в доках и махали руками, умоляя корабли вернуться, умоляя отца позаботиться о них, а потом напирающая сзади толпа просто столкнула их в океан. Все в этой толпе просили того же самого.
Отец бросил ее, а теперь и она поступила так же. Мыш и доктор рисковали ради нее всем, а она просто ушла. Спасала свою шкуру, потому что это было легче, чем рискнуть чем-то в свою очередь.
