Ван дер Вальк задумался. Арлетт подала ему кофе. Все молча ждали. Он чувствовал себя идиотом.
— Я могу дать вам лишь подобие ответа. Оно вас не удовлетворит. Меня — не удовлетворяет. Судья будет думать, что он знает. У адвокатов и врачей будут ответы. Полагаю, вас они больше устроят.
— Мне бы хотелось узнать ваш ответ. Каким бы он ни был…
— Мне кажется, это своего рода вызов, перед которым мальчишки не могут устоять. Опасность — смертельная опасность, — которую нужно презирать. Полагаю, вы читали о банде мотоциклистов в Калифорнии — они называли себя «Ангелы ада». Они мазали себя грязью; исписывали одежду непристойностями — тем самым они демонстрировали свое презрение к обществу, ставили себя вне его.
— Но…
— Я же сказал, что вам не понравится.
— Продолжайте.
— Вы считаете, что их нельзя сравнивать с Дэнисом. Верно, но кое-что общее все-таки есть — у всех этих ребят есть только смелость; только так они могут доказать себе, что они мужчины. Я выбрал этот пример лишь потому, что они упростили и стилизовали свою жизнь под четкую модель. Они ездили на больших мощных мотоциклах — единственное, что представляло для них ценность, о чем они заботились. Все остальное вызывало у них презрение и насмешку — мужчины, женщины, деньги, магазины, учреждения. Но мотоциклы они тщательно мыли, натирали, настраивали. Этот механический зверь был для них символом чистоты, свободы и чести. И вдруг в какой-то момент этого оказалось недостаточно. Не знаю… Берешь большой мотоцикл, быстрый, мощный, чувствуешь его силу в своих руках, сжимаешь его ногами — ты им повелеваешь. А потом в этом вызове больше не остается остроты. Есть скорость, есть опасность, но этого мало. Чего-то не хватает. Они едут все быстрее и быстрее, на поворотах, на скользкой дороге, в тумане, ночью… в любых условиях.
— Розмейер, — внезапно вспомнила Арлетт.
— Да, Розмейер.
Линч с женой переглянулись, но не попросили объяснить. Миссис Линч видела, что Арлетт поняла, и ей этого было достаточно.
— У меня два сына, — сказала ей Арлетт на кухне.
— Дальше больше, — продолжал Ван дер Вальк. — Они должны уничтожить мотоцикл — единственную ценность… и себя вместе с ним. Если ты слетаешь с мотоцикла, несущегося со скоростью сто миль в час, от тебя почти ничего не остается. Если на повороте ты продолжаешь жать на газ, в какой-то момент тебя подхватывает центробежная сила, ты чувствуешь, как соскальзываешь с дороги, и понимаешь, что уже не в силах это остановить.
Он смотрел на стену перед собой, пытаясь почувствовать, понять.
— Они как будто страстно желают, ждут этого момента, момента, когда мотоцикл берет над ними власть, и они знают, что беспомощны и что жить им осталось от силы две-три секунды. У них есть название для этого чувства, они все его понимают, потому что все его испытали. Они называют это — перейти черту.
— А Дэнис?..
— Говорю вам, я не знаю. Я так себе это представляю, вот и все.
— Перейти черту, — медленно повторил Линч. — Кажется, я понимаю. Мне даже кажется, что я сам это испытал.
— Думаю, мы все это испытали, — мягко заметил Ван дер Вальк.
НА ЧТО СПОСОБНЫ БЛОНДИНКИ
Dans le jardin de mon père les lauriers sont fleuris:
Tous les oiseaux du ciel у viennent faire leur nid —
La caille, la tourterelle, et la jolie perdrix,
Et ma jolie colombe qui chante jour et nuit.
Auprès de ma blonde, qu’il fait bon, fait bon, fait bon
— Aupres de ma blonde, qu’il fait bon dormir!
Et ma jolie colombe, qui chante jour et nuit,
Qui chante pour les filles qui n’ont pas de mari —
Ne chante pas pour elle: elle en a un joli!
Il est dans la Hollande, les Hollandais l’ont pris.
Auprès de ma blonde, qu’il fait bon, fait bon, fait bon
— Auprès de ma blonde, qu’il fait bon dormir!
Que donnerez-vous, belle, pour revoir votre ami?
Je donnerai Versailles, Paris et Saint-Denis,
Les tours de Notre-Dame, le clocher de mon pays,
Et ma jolie colombe qui chante jour et nuit…
Auprès de ma blonde, qu’il fait bon, fait bon, fait bon
— Auprès de ma blonde, qu’il fait bon dormir!
В отцовском саду зацвели лавровые деревья.
Птицы небесные летят, чтобы свить себе гнезда:
Влюбчивая перепелка, нежный дикий голубь,
прелестная куропатка
И моя милая пташка мира…
Милая пташка мира поет день и ночь.
Поет о девушках, у которых нет мужа, —
но не о ней;
У нее есть муж, да какой красавец!
Он в Голландии. Голландцы отняли его…
А что ты отдашь, милая девушка, за то,
чтобы твой возлюбленный вернулся?
Я отдала бы весь Версаль, Париж и Сен-Дени.
Я отдала бы башни Нотр-Дама и колокольню
в моей деревушке.
А еще я бы отдала мою милую пташку мира,
Которая поет мне весь день и всю ночь…
Это, конечно, военный марш, а вовсе не детский стишок. Припев — перпетуум-мобиле походного марша, совсем как киплинговское:
Сапоги… сапоги… сапоги…. сапоги
Снова движутся туда-сюда!
Война не отпускает нас!
Можно было бы сказать, что первая строфа — allegro vivace
[29], вторая — andante
[30], а последняя — maestoso
[31]; потому что и по сей день подразделения лыжников, chasseurs alpins
[32], маршируют в необычно быстром темпе, тогда как у Иностранного Легиона необычайно медленный шаг, словно у римских легионеров.
«Сен-Дени» — горький маленький намек. В приходской церкви этой деревушки, у стен Парижа, по традиции хоронили королей и королев Франции.
