Солдат сунул руку в карман шинели и вытащил маленький клеенчатый пакет.
– Послушайте, – сказал он, вынимая оттуда третью лазурную птицу. – Мама сказала, что она благополучно отведет меня домой, когда вернется к своим сородичам.
– Ха! Все это суеверная ерунда, – фыркнул другой пулеметчик. – Если рядом упадет вражеский снаряд, то ты погибнешь так же, как и любой из нас, – добавил он.
Затарахтел телефон. Унтершарфюрер из пулеметного расчета взял трубку.
– Да, он здесь, с нами, – выслушав, ответил он. А потом пододвинул аппарат ко мне.
На линии раздался треск, давая мне время подготовиться к неприятным известиям. Может быть, что-то случилось с родными?..
– Шутце Бартман?
– Так точно!
– Говорит Кроша. Бартман, ведь вы, кажется, работали пекарем на гражданке, до того, как вступили в «Лейбштандарт»?
Я с облегчением вздохнул.
– Яволь, гауптштурмфюрер, так точно! Работал в Берлине – в пекарне Глазера на Мемелерштрассе.
– Тогда у меня к вам особая просьба.
– Конечно, я сделаю все, что смогу, – ответил я, не расспрашивая о подробностях. В конце концов, «просьба» от офицера в звании, которое носил Леопольд Кроша, должна была в любом случае рассматриваться как вежливо замаскированный приказ.
– Ну, вот и отлично. Мне хотелось бы, чтобы вы подготовили какое-нибудь угощение на Рождество – может быть, пироги? Вам разрешается покинуть свой пост, чтобы поискать необходимые ингредиенты. Неподалеку от походной кухни есть дом, он расположен ближе к тылу от ваших нынешних позиций. Он будет в вашем распоряжении, когда вы приступите к выпечке. Удачи!
Бо́льшую часть необходимых ингредиентов для пирога оказалось найти не так уж трудно. Большинство из них, за исключением разрыхлителя, я отыскал в грузовике, в котором мы, собственно, приехали из Ростова-на-Дону. Кроме того, поскольку местные женщины пекли свой собственный хлеб, в каждом доме имелась подходящая печь, и, как я надеялся, там отыщется и немного разрыхлителя. Однако, порыскав в нескольких брошенных домах, я наконец вынужден был признать, что мои поиски этого важного компонента тщетны. И тогда вместо пирога я решил ограничиться печеньем.
Поблизости от моей «кухни» располагался пункт первой помощи, куда направляли легкораненых и откуда они потом возвращались на свои позиции. В этой части деревни располагались также наспех сооруженные убежища – землянки и сараи – для штатских, в основном женщин и маленьких детей. В некоторых из них я узнал тех жителей, которых мы выселили, чтобы соорудить на месте их домов укрепленные бункеры.
Рано утром в сочельник я подготовил тесто с использованием масла, яиц, молока и сахара. Замесив, я раскатал его на столе, а потом с помощью пустой консервной банки разрезал на кружки. Когда я ставил последнюю партию печенья в печь, раздался глухой звук разрыва артиллерийского снаряда. Выскочив наружу, я увидел, что одна из землянок, где укрывались беженцы, окутана дымом. Подбежав и заглянув внутрь, я увидел, что два человека ранены, и отвел их на наш медпункт. Там санитары осмотрели их раны, которые, к счастью, оказались несерьезными. Возвратившись к себе на кухню, я убедился, что партия печенья полностью готова.
Случайный «визит» русского снаряда вскоре превратился в непрерывную барабанную дробь. Это был своего рода рождественский подарок от противника. Русские всегда старались усилить обстрелы в те дни, которые, согласно немецкому календарю, считались праздничными. Со своей стороны, мы, конечно, отплачивали им тем же – в соответствующие дни, важные для русских. Однако передо мной стояла приятная задача в моей временной пекарне, которую нужно было непременно выполнить. Аромат, доносящийся из печи, волей-неволей заставил меня вспомнить те времена, когда я работал учеником пекаря в Берлине у господина Глазера. Это было мое первое Рождество вне родного дома, и на мгновение мной овладела невероятная грусть…
Под вой русских снарядов я вышел из «кухни» с мешком, заполненным печеньем. Потом обстрел внезапно прекратился, и дым от разрывов постепенно растворился в сверкающей небесной синеве. На свежем снегу искрился солнечный свет, и вокруг стояла тишина, такая красивая и умиротворенная…
Словно Дед Мороз, я зашел в каждый бункер, раздавая товарищам мое рождественское угощение.
Когда я добрался до бункера, где обитал солдат с лазурной птицей, то с удивлением увидел, что тот лежит на животе и, оперевшись о локти, широко улыбается. Парень как раз закончил писать письмо домой.
– Послушай, Эрвин, – сказал он и стал воодушевленно читать: – Мне прострелило обе щеки, но я все равно могу говорить. Лазурная птица возвращается домой. До скорой встречи.
– Что случилось? – спросил я.
– Да вот… Снайпер подстрелил меня, пока я справлял нужду…
Вскоре после Рождества русский самолет сбросил на наши окопы целую кучу пропагандистских листовок. Я поднял одну из них. Заголовок гласил: «Покончить с Гитлером!» На ней наш фюрер был изображен пьяным, в каске, сдвинутой набок, и с бокалом. Было написано, что Гитлер упивается кровью немецких солдат.
– Шутце Бартман!
От испуга я чуть не подпрыгнул. Рядом стоял офицер, который незаметно подошел ко мне и рявкнул прямо в ухо. Он поднял одну из разбросанных на земле листовок.
– Грязная ложь! – снова рявкнул он, разорвав листовку на мелкие клочки.
Чувствуя себя непослушным школьником, я смял листовку в кулаке и швырнул через плечо.
В заключительные дни 1941 года русские провели еще несколько атак, каждая из которых захлебнулась у заграждений из колючей проволоки, установленных нашими инженерными частями на берегу замерзшей речки Самбек. Как всегда, наши пулеметы накрывали отступающего противника. Странно, но русские даже не пытались вынести своих раненых. Они бросили их умирать прямо там, на жутком холоде – не позаботившись даже о тех, чьи раны в летние месяцы считались бы незначительными. Они все просто лежали там, где их настигли пули, пока потом не были засыпаны очередным снегопадом.
Наши позиции подверглись необычайно мощному обстрелу: русские старались изо всех сил выбить нас с Самбека. В нас летели снаряды, выпущенные из мощных орудий русских военных кораблей на Азовском море. Ударные волны от разрывов растекались по затвердевшей, как камень, земле и через промерзшие подошвы моих сапог сотрясали каждую косточку в моем теле. Когда однажды я рискнул выглянуть из нашего бункера, то увидел куски острой стали длиной с человеческую руку, с хищным шипением рассекающие воздух. Они разлетались с такой скоростью, что траекторию их полета было нетрудно понять, но невозможно уклониться. Любой, кто оказался застигнут врасплох таким смерчем, рисковал быть разрезан пополам.
Где-то сзади, очень близко, раздался оглушительный взрыв. Я бросился в спасительный бункер. По крыше грохотали черные ледяные валуны. Во время обстрела мы не проронили ни слова. Глаза навыкате и сжатые зубы – таким стало лицо каждого из нас. Лицо, искаженное страхом. Наконец эпицентр обстрела переместился ближе к центру деревни. И снова мой ангел-хранитель поглядел на меня с небес и спас.
