Когда прибыли два грузовика, нас выстроили у главного входа в ратушу. Однако наш гауптман вновь начал высказывать претензии.
– Мы не сделаем ни шагу, пока нам не вернут наши награды и знаки отличия, – заявил он под одобрительные крики остальных немецких пленных.
Охранники принялись осыпать нас проклятиями и попытались выдавить с лестницы к автомобилям. Однако мы начали сопротивляться и отказались уходить, несмотря на удары прикладами. Мы продолжали твердо стоять на своем, осыпали ругательствами охрану и кричали:
– Нас ограбили! Нас ограбили!
Наконец нам на помощь пришел американский офицер, говоривший по-немецки. Немного поговорив с Гауптманом, он повернулся к одному из своих солдат:
– Где их награды?
Он повторил свой вопрос по-немецки, чтобы мы могли понять, о чем идет речь.
– На гауптвахте, сэр, – ответил солдат.
– Немедленно пойдите и принесите все – награды, эмблемы, часы! Я не позволю, чтобы у меня под носом занимались мародерством.
Через десять минут несколько охранников вернулись с немецкими касками, доверху наполненными вещами, отобранными у пленных. Гауптман первым вернул себе свою награду – Рыцарский крест. Тут-то я и понял, почему он так настойчиво требовал вернуть ему похищенное: Рыцарский крест вручался только тем, кто имел особые заслуги перед рейхом.
Через несколько часов нас привезли в недавно покинутый лагерь для перемещенных лиц, границы которого были обозначены невысоким забором из двух горизонтально натянутых линий гладкой проволоки. Охранники-поляки, предупрежденные о нашем скором прибытии, встретили нас градом камней. С оскорблениями и насмешками они выдали каждому из военнопленных по тонкому одеялу и развели по каким-то жалким баракам, в которых не было ни окон, ни дверей, ни даже нар, чтобы лежать. Пол в бараках был застелен стекловатой, доставленной с ближайшего военного предприятия концерна «Герман Геринг Верке». Ночью тонкие иголки стекловаты очень скоро начали впиваться в каждую клетку тела, вызывая страшный зуд, так что я вскоре расчесал все, что было возможно, едва не до крови. Это было мучение посильнее, чем борьба со вшами, донимавшими нас на Восточном фронте. К счастью, лагерь перешел под охрану какой-то британской части, что избавило нас от издевательств со стороны поляков, хотя те и продолжали болтаться поблизости в надежде чем-нибудь разжиться…
Вскоре я завел знакомство с одним военнопленным, бывшим эсэсовцем, который выполнял в лагере обязанности переводчика. По мере того как лагерь наполнялся новыми заключенными, мы все больше ужасались тому, как наших товарищей по несчастью сильнее и сильнее охватывала горячка отречения от собственного прошлого. По их заявлениям, никто из них никогда не был членом НСДАП, они подчеркивали свою глубочайшую ненависть к Гитлеру, а те, кто постарше, отрицали, что когда-либо голосовали за нацистов на выборах. Это ярко выраженное отрицание некогда непоколебимой лояльности фюреру, вне всякого сомнения, было призвано убедить союзников, что их пленники невиновны в тех ужасных преступлениях, о которых стало известно после освобождения концентрационных лагерей. Все это достигло своей кульминации, когда началась настоящая вендетта против своих же собратьев по несчастью, военнопленных. Дошло до того, что какой-то офицер вермахта собрал вокруг себя группу, а вернее банду, единомышленников, поставивших задачу отыскать в лагере всех членов нацистской партии. Тех, кто носил такую же фамилию, как высокопоставленные руководители партии, например Франк или Гейдрих, тут же предавали суду, правильнее сказать, пародии на судебное заседание, причем, один Бог знает, на каком основании, их неизбежно признавали виновными. Этих несчастных предавали смертной казни через повешение, а приговор приводили в исполнение по ночам в котельной лагеря.
На мое счастье, я был в одежде, в которой меня задержали, – кожаных штанах Шенка, рубашке и свитере, – и ничто не выдавало во мне бывшего солдата дивизии СС «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер». Свою солдатскую книжку и удостоверение личности я тем не менее скрывал. Ведь уже одно то, что я воевал в дивизии, носившей имя фюрера, стало бы неопровержимым доказательством моей вины, хотя во время выборов, приведших Гитлера к власти, мне едва исполнилось девять лет, и членом НСДАП я никогда не был.
Однажды днем я лежал на нарах, слушая, как по крыше барака стучит дождь, как вдруг пронзительный вопль привлек мое внимание.
Ну, и кто на этот раз?
И тут я увидел, что все в бараке смотрят на… мою солдатскую книжку. Ее держал в руке один из военнопленных с таким торжествующим видом, как будто это был трофей, добытый в бою. Я задрожал всем телом, сердце сжал липкий холодный ужас. Каким-то образом мой документ выпал из кармана штанов. Я постарался подавить страх, охвативший каждую клетку моего тела, а тем временем многие уже бросились к человеку, державшему злополучную солдатскую книжку. Их руки протянулись к этому проклятому «неопровержимому доказательству». Охваченный отчаянием, я нырнул в самую гущу и как-то умудрился незамеченным в свалке выхватить бумаги у того, кто их держал. Прежде чем остальные сообразили, что произошло, я уже спрятал солдатскую книжку в карман штанов. На мое счастье, у меня отросла густая рыжая борода, так что признать мое лицо на фото было довольно трудно. Получается, что, хотя война и закончилась, мой ангел-хранитель по-прежнему не забывал меня. Уверен: если бы эти члены «комитета бдительности» узнали о моей службе в «Лейбштандарте», то следующей жертвой их судилища стал бы именно я. Никогда прежде мне не приходилось чувствовать себя в такой опасности. И с той минуты я все время жил в страхе, что моя служба в «Лейбштандарте» станет известна другим.
Эти так называемые «трибуналы» продолжались даже после того, как британские власти занялись расследованием убийств заключенных. И, как это обычно бывает в подобных обстоятельствах, никто из опрошенных заключенных не имел ни малейшего понятия о том, кто был ответственен за эти злодеяния.
В один из дней, когда мы сидели на лагерном дворе, наслаждаясь теплыми солнечными лучами, меня окликнул мой приятель-переводчик.
– Слушай внимательно, Эрвин, – сказал он. – Завтра примерно в 11 часов по лагерному громкоговорителю будет зачитано объявление. Там предложат тем, кто опасается самосуда, собраться у главных ворот лагеря.
– И что с ними будет? – спросил я.
– Переведут в другой лагерь. Но, ради твоей же безопасности, не говори никому о нашем разговоре.
Из всех вещей у меня имелось только то, что было на мне, так что на следующее утро мне не приходилось беспокоиться о сборах. К тому же это могло бы вызвать подозрения у «охотников за нацистами». После завтрака я постарался все время находиться поближе к главным воротам лагеря. И действительно, к 11 часам приехал грузовик. Он остановился за оградой с работающим двигателем. Наряд охранников во главе с британским офицером выстроился у будки часового возле главных ворот. А затем по громкоговорителю начали зачитывать объявление. Я быстро прошел мимо немцев, своих бывших товарищей, стараясь не обращать внимания на то, с какой ненавистью они смотрят на меня, и вскоре оказался под охраной англичан. Вслед за мной еще четверо, все бывшие солдаты войск СС, воспользовались возможностью убраться из этого слишком опасного места.
