– Решение подобных задач по-прежнему является результатом работы одиночек? – спросила Люси.
– То есть?
– Вы рассказали об Эндрю Уайлсе и его затворничестве. Но будет ли уместным предположить, что Фредерик Муане разрабатывал доказательство этой гипотезы в пещере вместе с другими студентами?
– Да, разумеется! Добавлю даже, что в данном случае сотрудничество было общим правилом. Вы, наверное, даже представить не можете, какие усилия необходимы для такого типа исследований. Скорее всего, нет.
– Вы правы.
– Это огромные усилия. Поэтому совершенно естественно приходит мысль объединить их. И осмелюсь сказать, она особенно естественна для наших студентов. Знаете, они заперты здесь на все время учебы, находятся вместе двадцать четыре часа в сутки, среди формул и теорем… Поэтому очевидно, что в каждом выпуске между студентами завязываются очень прочные отношения… связи, которых не найти больше нигде.
– Можно назвать это дружбой?
– Разумеется. Даже если в ней постоянно присутствует дух соперничества.
– А… как вы думаете, могли бы вы вспомнить студентов, с которыми был связан Фредерик?
Гонтендич кивнул и указал пальцем на фотографию:
– Это скорее на уровне интуиции, но мне кажется, то, что вы ищете, кроется здесь…
Тюрен прижался к Люси, которая резким движением оттолкнула его. Директор сделал вид, будто ничего не заметил, вынул из ящика стола лупу и поднес ее к фотографии.
Слева в третьем ряду – шатен с накачанным торсом и решительным взглядом: Фредерик Муане. Было в нем что-то общее с Манон. По спине Люси пробежала дрожь, когда ее взгляд встретился с невероятно холодными глазами молодого человека на фотографии.
– Посмотрите внимательно на брошь на отвороте его куртки, – сказал Гонтендич.
Люси прищурилась.
– Странно, – заметила она. – Похоже на…
И тут она вспомнила. На сорочке от Ив Сен-Лорана, когда Муане собирался на вокзал…
– Паутина?
– Да, – ответил старик. – Паутина из олова, сделанная одним его товарищем в нашей химической лаборатории, у меня есть на эту тему кое-какие соображения… Пауки – это животные, которых невозможно приручить. Их нельзя ни воспитать, ни заставить жить в группе. Иначе они пожирают или убивают друг друга… Фредерик так же, как они, не хотел, чтобы его приручали… Именно это стало причиной его поражения…
Люси вдруг сжала кулаки. Теперь все показалось ей очевидным.
– Да-да, конечно, – ответила она, – но… Черт возьми, я уже видела у Муане эту брошь. Как же до меня не дошло! Паутина! Совершенный математический объект! В форме…
– Спирали! – закончил Тюрен. – Чертовой спирали! Покажите фотографию!
– Подождите! – ответила Люси, поворачиваясь.
Она принялась внимательно, одного за другим, рассматривать студентов на фотографии. Безупречные прически, гордый взгляд, темные костюмы.
Вдруг она отпрянула.
Побледнев, схватилась за голову.
Фотография выскользнула из ее пальцев и плавно опустилась на пол.
Справа от Фредерика еще один воротник с брошью… В первом ряду еще один… И позади… И сбоку…
45
Вынужденные сражаться вместе, несмотря на взаимное отвращение, Люси Энебель и Эрве Тюрен сидели в архивном зале за большим деревянным столом. Овальный зал был помещением, поразительным по объему и совершенству формы. На стеллажах вдоль стен повсюду тянулись ряды тысяч и тысяч диссертаций, научных книг и журналов. Удивительный абстрактный витраж на потолке отбрасывал на полки калейдоскоп разноцветных пятен. Темно-синих, ядовито-зеленых, ярко-красных.
Фотография выпуска 1995 года лежала на столе, рядом со стопкой запыленных личных дел. Шесть мужских лиц на снимке были обведены черной шариковой ручкой. Слева – лицо Фредерика Муане.
– Невероятно. – Тюрен развалился на стуле, положив локти на стол. – «Несоответствие духу школы», «недостаток пунктуальности», «недисциплинированность» – одно и то же в каждом деле. И все исключены в один год, хотя входили в число лучших по математике, физике, химии…
Люси обхватила голову руками.
– Должно быть, они очень тяжело перенесли свой провал, – сказала она. – Остаться без диплома после стольких лет учебы, не получить ничего, кроме теоретических знаний… Двери самых престижных научных учреждений захлопываются прямо перед носом… Разбитые мечты…
Как переквалифицироваться, когда ты полон амбиций, а голова набита знаниями, абсолютно непригодными ни для какой другой профессии? Как стать простым инженером, или банкиром, или преподавателем математики, если ты видел себя властелином мира?
Тюрен держал список перед глазами. Против каждой фамилии был указан адрес, который ему передали в бригаде.
– Не могу прийти в себя, я же уже встречался со всеми из них, когда опрашивал свидетелей, знавших жертв Профессора… Вашу мать!.. Все было у меня в руках, а я не понял.
Он указал на блондина с замкнутым лицом и прилизанными волосами:
– Вот он, например, Оливье Кетье… Теперь он живет в Родезе, одном из городов на спирали, где была убита Каролина Тюрдан, продавщица в магазине готового платья. Сначала она была подружкой Кетье. Но как-то вечером, когда она считала, что он в отъезде, Кетье застукал ее в постели с другим мужиком. Они расстались. А через семь месяцев ее нашли мертвой, внутренности изрезаны осколками наутилуса…
Он помолчал и продолжил:
– Я помню свою встречу с Оливье Кетье. Сдержанный, крайне высокомерный, в то время он работал в руководстве какого-то финансового совета. Идеальный подозреваемый, только вот, разумеется, ту неделю, когда произошло убийство, он провел в Мадриде. С таким алиби мы его тут же оставили в покое, даже не потрудившись покопаться в его прошлом. Почему мы так поступили? У нас было, с одной стороны, превращенное в ритуал убийство с садистической доминантой, что, казалось бы, исключает всякую личную месть, а с другой – в момент совершения преступления этот тип находился за тысячу километров оттуда.
Люси не сводила глаз с фотографии. Она была убита признаниями Тюрена. Парижанин указал на другое лицо:
– Грегори Пуассар, сейчас преподает в частной школе в Лиможе, специалист по квантовой физике.
– Лимож… Не очень далеко от Пуатье, где было совершено одно из убийств.
– Точно. Там, где отдал богу душу Жан-Поль Грюнфельд…
– Полное безумие, – пробормотала Люси. – Никак не могу поверить…
– Оба работали в одной школе и, по словам коллег, не выносили друг друга. Дошло до ненависти. Мне рассказали историю, когда встал вопрос о преобразовании учебного заведения и ликвидации одной должности. Короче, Пуассар оказался в катапультируемом кресле.
