Первые две недели было тяжело всем. Начинались занятия в 7 часов утра, кончались в 7 часов вечера, чередуя учения в поле с лекциями. Туго вначале прививался и казарменный порядок. Когда я через неделю выехал по делам на день во Владивосток, адъютант докладывает мне по телефону, что один рядовой-офицер первой роты, поручик военного времени В. сделал попытку застрелиться, выстрелил из револьвера себе в правый бок; все офицерство волнуется. Я тотчас вернулся на остров, собрал роту и разъяснил им всю сущность этого некрасивого поступка, что так офицеры не поступают.
Офицеры слушали молча. Но я уже встретил среди массы не одну пару глаз, смотревших на меня не только с пониманием, но и с сочувствием, прямым, открытым взглядом.
Прошел первый месяц – и какая разительная перемена! Из беспорядочной толпы образовалась стройная воинская часть. Занятия шли полным ходом и уже не утомляли, – все втянулись. Усиленная работа и приобретаемые знания давали каждому уверенность в себе, сознание в исполнении долга. А это вместе со здоровым режимом и прекрасным зимним воздухом острова наложило на лица отпечаток мужественности и чистоты.
Много раз представители иностранных миссий просили позволения осмотреть эту новую военную школу. И вот они приехали, приглашенные на одно наше торжество: открытие мраморной доски на домике, где до войны жил на Русском острове генерал Л. Г. Корнилов.
После парада был смотр двух рот. Рота капитана Ярцова показала отчетливое ротное ученье, то что у нас называется «на пятачке»; шаг и все приемы, как один, перестроения, как в гвардейской учебной команде. Стояли иностранные офицеры, молча смотрели на спаянную, отчетливую роту, и на их лицах постепенно вырастало удивление, заменившее прежнюю пренебрежительную мину. Когда же после учения рота вытянулась длинной колонной и, сверкая штыками, уходила по морскому берегу, звеня могучей русской песней, все эти представители «пяти великих держав» стояли на своем возвышении из штабеля бревен и постепенно поворачивали головы вслед уходившей роте, не могли оторвать внимательного взгляда.
Что это? Неужели Россия встает из гроба?
Мы верили, что да, встает, кончаются ее великие, неизреченные испытания…
Тактическое учение произвело еще более сильное впечатление. Японский генерал и два офицера до того увлеклись, что сами шли за той или другой частью, то бросались к обходящему взводу, то к пулеметам, отражавшим контратаку. После отбоя они пожимали офицерам руки и говорили:
– Да, да, это вот действительно хорошо.
Один из лучших иностранных офицеров, показавший себя большим другом России, американский адмирал Роджерс прислал мне на следующий день письмо с выражением полного восхищения.
«Вид людей всех рот, такой довольный и веселый, доказывает, что они счастливы; а это лучший залог большого успеха, которого вы уже достигли», – писал он.
Генерал Нокс передал школе знамя, подарок возрождающейся русской армии от британской армии, – соединенный русский национальный и Андреевский флаг с образом Георгия Победоносца и с надписью «За веру и спасение Родины». 1 января состоялось его освящение в нашей военной церкви. Из города приехали корреспонденты русских газет, несмотря на то что погода была ужасная, – один из тех редких даже здесь тайфунов, когда сносятся его силой крыши, вырываются с корнем деревья. Идти против ветра можно было только согнувшись под прямым углом.
Церковная торжественная служба, парад в помещении, вид стройных рот, весь внутренний, отчетливый, воинский порядок так поразили газетных людей, что даже социалист Семешко, который ко всему приглядывался опасливо и недоверчиво, буравя своими черными маленькими глазами, и тот крестился в церкви украдкой, а потом в газете написал отчет о виденном как о надежде на возрождение русской армии.
Приходилось делать некоторую чистку. Среди массы офицерства военного времени попали два самозванца, таких искусных, что их обнаружили не так-то скоро; затесался один прапорщик, бывший ранее большевицким комиссаром, человек пять попалось неисправимых. Зато остальные через два с половиной месяца были уже совершенно другими.
Отличные русские офицеры, полные сознания долга, связанные честным товариществом, esprit de corps, и знающие свое дело. Если бы им можно было показать теперь тех, что пришли на Русский остров, то они сами себя бы не узнали.
Такие же результаты получились и в унтер-офицерских батальонах, где люди постепенно втянулись в работу, утратили навеянное революционными демагогами отчуждение и враждебное чувство к офицеру; теперь отношения были самые нормальные и даже дружеские, чувствовалось, что здесь и офицер и солдат – сыны одного народа. Показателен такой случай: среди присланных мобилизованных кадровых фельдфебелей и унтер-офицеров попал один большевик, который на второй же день начал пропаганду; сначала устроил вечеринку с балалайкой, а затем завел речь, что опять офицеры хотят на старое повернуть, что-де надо им погоны к плечам гвоздями прибить и т. д. Эффект для большевика получился неожиданный, – дежурный по роте из молодых солдат, пробывших в школе около месяца, явился к командиру роты и доложил о пропагандисте-большевике…
Строевая и полевая подготовка унтер-офицеров после трех месяцев не оставляла желать ничего лучшего.
План дальнейшей работы состоял в том, чтобы из этих офицеров и солдат, так сжившихся, одинаково обученных, воспитанных в дисциплине, сформировать две стрелковые бригады, а школу оставить для дальнейшего укомплектования частей этого корпуса. Были разработаны все подробности плана. Оставалось только по готовому отдать приказы и продолжать совершенно налаженное дело. Но Главный штаб и министерство перерешили. Почему – мне так и не удалось выяснить. Но посылались самые разнообразные приказания; сначала отправить всех офицеров и унтер-офицеров в распоряжение Главного штаба для назначения; затем – поименные списки для отправления по разным городам, причем военный министр брал себе в ординарцы пять офицеров; наконец, последнее – отправить в три новые дивизии, в Омск, Новониколаевск и Томск.
Наладив на Русском острове дело с новым набором офицеров и солдат, я отправился вслед за первым выпуском в Омск, пробыв на Дальнем Востоке с ноября до середины марта.
Много приходилось мне видеть в это время различных сторон знаменитой интервенции; в общих чертах об этом сказано раньше, теперь приведу некоторые факты.
YMCA – общество христианской молодежи, или, как их называла вся Сибирь, «христианские мальчики»
[3] – устраивает спектакль для развлечения русских и интервентов. Представляется русский офицер с огромным жестяным Георгиевским крестом, женщина русская в виде уличной девки, бородатые мужики и бравый иностранный солдат, который спасает женщину. Вся публика, кроме русских, забавлялась и громко хохотала. А русские глотали слезы обиды…
