А на место этого пришло вот что. Чехословацким войском руководил теперь Чехословацкий национальный комитет, который состоял к концу лета 1918 года почти сплошь из социалистов, вроде Богдана Павлу, Тирса, Патейдля, Краля, Модека, Клофача, Благоша (предавшего в декабре 1919 года адмирала Колчака) и др. Все они были нашими военнопленными и отсиживались в лагерях, ожидая конца мировой войны. Теперь, когда Америка, Франция и Англия взяли чехов под покровительство, эти милостивые государи выползли на свет и, чтобы попасть к власти, пользоваться большим влиянием на солдатскую массу, пустили в ход самую беззастенчивую демагогию.
Повторилась печальная история лета 1917 года, развала русской армии Керенским и его партийными соратниками. Со всех углов России полезли русские социалисты, главным образом эсеры, и устремились на Волгу к своим «товарищам-чехам»; приплыл в Самару на пароходе Дед – один из главных разрушителей и предателей России В. Чернов, целый ряд «ответственных» партийных работников и много рядовой мелкоты. Все они были приняты Чехословацким национальным советом как свои люди, с распростертыми объятиями. Закипела общая работа, зачадила политическая кухня. Совместными усилиями и ловкими вольтами было образовано Самарское правительство – комитет членов учредиловки (сокращенно Комуч).
Опираясь на чешские штыки, Центральный комитет партии социалистов-революционеров захватил власть в Волжском районе, чтобы продолжать свой преступный и кровавый опыт насаждения в России социализма.
Понятно, чешские дельцы, политиканы-социалисты из Национального комитета, получили за это свою плату; уже с самой Самары они повели сначала осторожные коммерческие дела, затем открытую и беззастенчивую спекуляцию и наконец чистый грабеж.
Этот пример вдохновителей и политических вожаков чешского воинства подействовал заразительно на их массы. Их руководящими стимулами скоро стали обогащение и борьба «против русской реакции». На этой почве шел быстро развал чешских полков. Политиканы чешско-русского социалистического блока поспешили удалить с чешской службы, с ответственных постов всех русских офицеров, заменяя их своими людьми.
Удержание Казани для нас, русских, было крайне важно, поэтому сюда были направлены из-под Симбирска отряды полковника Каппеля, его чудо-богатыри, волжские добровольцы. Каппель обрушился на большевиков с фланга и готов был нанести им сокрушительный удар, но в самую решительную минуту чехи не поддержали его, отказались выполнить боевой приказ, очистили свой участок. Вследствие этого наши части понесли большие потери и, продержавшись несколько дней на оборонительных позициях, должны были отступить. 9 сентября Казань пала и подверглась еще большим ужасам красного террора.
Через два дня большевики взяли Симбирск, затем Сызрань и Самару. Чехи перестали сражаться. Они уходили при первом натиске красных, увозя на подводах и в поездах все, что могли забрать из богатых войсковых складов, – русское казенное добро. Надо иметь в виду, что на Волге оставались тогда еще колоссальные заготовки времени 1916 и 1917 годов для нужд мировой войны.
За чехами тянулись толпы беженцев с Волги, стариков, женщин, детей; то население, которое несколько недель тому назад забрасывало чехословацкие полки цветами и восторженно приветствовало их, как братьев-освободителей, шло теперь пешком, редкие ехали на подводах, потревоженные с насиженных мест, на восток, в неизвестное будущее; оставаться им по домам было нельзя, ибо не только за помощь чехам, но даже за простое сочувствие им большевики истребляли целые семьи.
Можно себе представить, какие чувства были у этой обездоленной и преданной толпы.
Царил неописуемый ужас, и невольно среди многих тысяч беженцев и населения, брошенного на произвол Чрезвычаек, возникал вопрос: зачем было все это? Лучше и не было бы чехов совсем, чтобы они и не выступали…
Действительно это было бы лучше, так как их выступление было преждевременно, оно сорвало тайную работу белогвардейских организаций, творящуюся подпольно тогда на всем пространстве России, сорвало в тот момент, когда дело не было еще налажено и объединено.
На заборах и стенах всех городов и железнодорожных станций еще пестрели разноцветные обращения и прокламации чехов к русскому населению – с призывом общей борьбы против большевиков, с громкими обещаниями драться до победного конца.
А вместо этого – сдача всех позиций, отказ от выполнения боевых приказов, предательство по отношению к русским добровольцам.
Не все чехи и словаки были виновны в этом. В рядах их полков немало состояло еще настоящих солдат, истинных героев. Эти искренно возмущались недостойным поведением своей массы, негодовали, но бессильны были что-либо изменить. Да и не понимали они ясно, где причина этого, кто истинные виновники позора и неудач.
Озлобленная всеми этими неудачами чешская солдатская масса готова была проклинать всех и вся, не видя, что главные преступники свалившегося несчастья и напрасных жертв сидели в Чехословацком национальном комитете и в Комуче – в лице узких партийных дельцов – социалистов.
На их ответственности и на их совести лежала вся кровь, пролитая за эти месяцы, и моря слез.
2
Совершенно ошибочное мнение, что Чехословацкий корпус выступил в борьбу с большевиками идейно, для освобождения России, для возрождения великой славянской страны, потрясенной до основания бессмысленной, ужасной революцией. Первые их действия, как уже было сказано, диктовались интересами личного спасения от возмездия за их измену тогдашнему отечеству, Австро-Венгерской империи. Нельзя требовать от людей и ожидать больше того, что они могут дать, но недопустимо, с другой стороны, считать героями тех, которые представляли массу, состоявшую из среднего и худшего элемента. Это было сборище вооруженных людей, бывших наших военнопленных, правда сдавшихся частью добровольно, но опять-таки не из-за идейных причин, как то привыкли считать, а из-за того же мелкого и низкого желания спасти свою драгоценную жизнь, которое доминировало у них и в описываемый период.
Помню, какое чувство омерзения вызывали подобные случаи на фронте великой войны. Среди многих эпизодов галицийского наступления 1916 года был в нашей дивизии (3-й Финляндской стрелковой) 27 июля упорный бой за деревню Лязарувку, у Золотой Липы. После горячих атак с жестоким напряжением с обеих сторон мы заняли эту деревню, захватили свыше 2 тысяч пленных; германский егерский батальон с австро-венгерскими частями были выдвинуты из резерва противника и перешли в контратаку. Мы удачно справились тогда и с этим; ликвидация контратаки происходила у меня на глазах, – наш 9-й полк удачно охватил фланг и вышел в тыл неприятельской позиции. Благодаря умелому маневру мы захватили снова много пленных, хотя все они дрались и упорно, и хорошо. И вот, когда участь боя была уже решена, дальнейшее сопротивление становилось совершенно бесцельным, наши стрелки принимали и вели сдавшихся в плен, – все неприятельские офицеры и солдаты были мрачны, усталы, подавлены. Вдруг два фендрика, чеха, вырвались из толпы пленных, кинулись ко мне, один охватил за шею, другой пытался поцеловать. Они кричали что-то о своей дружбе, о своей горячей любви к России, о нежелании воевать, в их глазах было опьянение опасностью боя и страхом. Как будто холодная, неприятная большая лягушка прикоснулась – такое ощущение было от этих объятий и поцелуев.
