Российское государственное достояние, 280 тысяч пудов золотого запаса, чехи довезли до Иркутска, причем было установлено, что по дороге один вагон, то есть тысяча пудов, был ими разграблен.
[12] В Иркутске золото было сдано своим людям, тому же политическому центру; на сдаточной ведомости были подписи спекулянта Фельцмана и еще какого-то рядового эсера, бывшего владельца ресторана в Иркутске.
Эсеры и их политический центр продержались в Иркутске только восемь дней, после чего власть была захвачена большевицким Совдепом во главе с агентом Московской советской власти. Чехи сумели сговориться и с ними.
Где нашли Патушинские и компания заслуги перед Россией: теперь ли, в предательстве чехов, или в их выступлении летом 1918 года, когда они, добиваясь личной безопасности, потревожили русский муравейник. Ответ ясен: помощь Московскому интернационалу, погубление русского дела – вот заслуга перед Россией, по мнению Патушинских.
И ведь представить себе только, что все это проделывалось на глазах всех союзных стран, – ибо эти глаза существовали тогда еще в Сибири в лице высоких комиссаров и военных миссий; все они внимательно и пытливо следили за разворачивавшимися событиями, ежедневно ставя о них в известность Париж, Лондон и Нью-Йорк. Знаменитая в истории фигура, достойная быть поставленной наряду с искариотским Иудой, французской службы генерал Жанен телеграфировал в Париж, что «доблестные» чехословаки по его приказанию передали золотой запас политическому центру.
Место не позволяет еще подробнее развернуть и вырисовать все детали этой картины, как военнопленные России под командой французского генерала топтали в грязи и крови все, что было в России национального, честного, готового до конца остаться верным долгу: очевидно, за то, что простецкая наша страна слишком усердно спасала Париж; видно, это была расплата за то, что святая Русь положила за дело союзников в мировой войне свыше 3 миллионов своих лучших сынов убитыми в боях.
Цель настоящего очерка – лишь обрисовать в общих чертах те трудные условия, в какие было поставлено дело белых со стороны пресловутых интервентов, как были собраны и подготовлены ими силы враждебные национальному возрождению России, как было совершено предательство.
Передав в руки эсеров верховного правителя, сдав политическому центру русский золотой запас, чехословацкие эшелоны продолжали свое движение на восток. По пути они захватили наличную кассу Иркутского казначейства и клише экспедиции заготовления государственных бумаг для печатания денежных знаков; купюры их они начали усиленно печатать, преимущественно билеты тысячерублевого достоинства.
[13]
На их пути встретился еще один крепкий русский район – Забайкалье с Читой, где сохранилась русская национальная сила под начальством атамана Семенова. Чехи знали, что им не пройти мимо этой заставы безнаказанно.
Но и здесь они находят помощь интервентов-союзников. Ян Сыровый сосредоточивает несколько эшелонов к станции Мысовой и к городу Верхнеудинску, высаживает свои части и, при содействии и вооруженной поддержке 30-го американского пехотного полка, нападает внезапно на русские части; после короткого боя чехи и американцы обезоружили эти отряды атамана Семенова. Разоружение в Верхнеудинске сопровождалось похищением 8 миллионов казенных денег.
[14]
То же самое собирались чехи проделать и в Чите, главной квартире атамана Семенова, но там был уже район охраны железной дороги японцами; со стороны их командования чехи встретили серьезный отпор, вступать с ними в бой не посмели, а обратились к заступничеству своего соучастника и руководителя Жанена. Союзниками было оказано на японцев давление, после чего атаман Семенов был принужден разрешить чехословакам проезжать через Читу на восток, но с условием, чтобы ни один чех-солдат не смел выходить из поезда на станцию и в город.
Первые чешские эшелоны вышли в полосу отчуждения Восточно-Китайской железной дороги и добрались до Харбина. Вот как описывает это очевидец:
[15] «Интересную картину представлял Харбин в дни прохода чешских эшелонов. Прежде всего прибытие чехов отмечалось резким падением курса рубля. Китайские менялы сразу учитывали, что на рынок будет выброшено много рублей, и играли на этом. Меняльные лавки были полны чехами, менявшими русское золото и фунты кредиток на иены и доллары. На барахолке шла бойкая распродажа движимого имущества, начиная от граммофонов и швейных машин и кончая золотыми брошками и браслетами. На станции же железной дороги распродавались рысистые лошади и всякого рода экипажи».
Целые мешки сибирских кредитных билетов, частью похищенных, частью напечатанных самовольно, были выпущены чехами на харбинский денежный рынок. Во Владивостоке они представили для обмена 100 миллионов свежих купюр тысячного достоинства.
То были первые эшелоны. Задние же в это время еще находились западнее Иркутска. Казалось бы, что для пропуска их на восток чехам необходимо было выгнать боем большевиков, засевших в Иркутске, выхвативших там власть из рук эсеровского политического центра. Чехи отлично знали, что белая русская армия окажет им в этом самую действительную помощь. Но руководители чехословацкого воинства во главе с Яном Сыровым остались верны себе до конца. Они предпочли пойти с комиссарами на мировую и заключили форменное условие, где было предусмотрено, какое расстояние должно быть между последним, задним чешским эшелоном и авангардом советской Красной армии, кого еще чехи должны выдать большевикам, в каких условиях они должны обезоруживать отряды нашей, белой армии; негласно чехи снабжали местные красноармейские банды оружием и боевыми припасами.
Больше того – они возили в своих поездах большевицких агитаторов, доставили во Владивосток представителя Московского советского правительства жида Виленского, предоставили в распоряжение большевиков пользование чехословацкой войсковой почтой. Словом, дошли до предела.
Бесконечно тяжелое положение было многих русских офицеров, добровольцев, беженцев и женщин, так как многие отбились от нашей армии, шли и ехали одиночным порядком. Так как русских поездов не было и вся железная дорога была набита исключительно чешскими эшелонами, то естественно, что все они обращались за помощью к чешским офицерам, рассчитывая на их самое примитивное благородство, а главное – из-за безвыходности положения: приходилось спасать жизнь от большевиков и эсеров.
Чаще всего чехи отказывали русским в их просьбе поместиться в вагонах, где просторно ехали их нижние чины, наши военнопленные, и везли грузы. Иногда они принимали, но затем на одной из следующих станций выдавали большевикам.
За разрешение проехать в нетопленом конском вагоне чехи брали от 5 до 15 тысяч рублей, или золотые вещи; но и плата не всегда гарантировала жизнь и доставление до Забайкалья, где была уже безопасная от большевиков зона.
