Это они рванули в 1916 году снова в Галиции, нанесли вторичный разгром австро-венгерской армии и тем спасли Италию. Это остатки тех, кто подобно урагану, три года вели величайшие бои, в то время как на западе союзники танцевали свою военную кадриль, – метр вперед, полтора метра назад, двадцать пять пленных и трое раненых… Для дела «союзников» за то время легло в братские боевые могилы 3 миллиона этих русских орлов. И теперь, в благодарность за все это, брошенные всеми и всеми преданные, они стояли в далекой Сибири, смыкая свои поредевшие ряды, готовые до конца биться за честь, жизнь и счастье родной страны.
Ведь все это были прямые потомки тех крепких русских людей, наших предков, которые в течение тысячелетней истории бились за Русскую землю под великокняжескими стягами, под царской хоругвью и под славными императорскими знаменами. И Россия могла гордиться этой многовековой боевой службой своих сынов: слава ее гремела на весь мир, а трудами и кровью ее армий была образована величайшая в мире империя, – солнце никогда не заходило на землях Белого царя.
И останься только Россия и армия верными ему! Не поддайся подлой измене в черные дни марта 1917 года. Выполни до конца долг свой перед царем, землей родною и предками своими… Не только русская история – история всего мира пошла другим бы ходом.
Но слишком это было не по вкусу всем врагам России, да, видно, и «друзьям» также. Грянули взрывы. Самые ужасные, ядовитые и зловонные удушливые газы были пущены на русскую силу. Опьянили, отравили ее и общими усилиями разгромили. Вместо светлой победы летом 1917 года, которая возвеличила бы здание Российской империи, начался величайший позор и кромешный ад. Страна наша, вся, целиком, начиная от государя-мученика и кончая трудолюбивым, скромным и добродушным крестьянином, была предана мировому еврейству на распятие…
Русские никогда, ни на одну минуту не должны этого забывать. Помнили об этом и мы все там в далекой белой Сибири, в доблестных белых войсках… но без Белого царя. Час тогда еще не пробил!
Долг свой перед Родиной и предками мы выполняли до конца, – в тяжелом, безрадостном подвиге страданий белые армии боролись до конца за крест против кровавой пентаграммы, боролись за Русь и за веру, заслуживая этой борьбой право для своего народа – громко и радостно кликнуть: «И за царя!» И тогда победить…
Колонны направились из села Голопуповки к реке Кану. Медленно, со скоростью не более 2 верст в час, совершалось движение, – вследствие трудных, ненаезженных дорог, также и из-за того, что передовые части и разъезды шли крайне осторожно, нащупывая противника. Около 3 часов дня первая колонна завязала бой; красные, имея все преимущества – и командующий правый берег реки, и богатство в патронах и артиллерии, и, наконец, возможность держать резервы в избах, отогревать их там, – оказывали нам серьезное сопротивление; все первые атаки были отбиты; наши потери убитыми и ранеными росли.
Надо было торопиться с маневром, который был рассчитан на то, чтобы глубоким обходом, крайнего левого фланга большевиков, прорваться через Канск и ударить оттуда им в тыл. Я со штабом от первой колонны поехал вдоль левого берега Кана ко второй, обходной.
Темнело. Местность западного берега реки идет равниной с ложбинами и обрывами, с низким кустарником, засыпанным тогда на полтора-два аршина снегом. С реки и из оврагов поднимался густой зимний туман и медленно, упорно обволакивал всю равнину.
Несколько наших троек и десятка два всадников продвигались в этом тумане почти наугад, без дороги. Целина, глубокий снег и темнота все гуще. Справа редкие звуки выстрелов, слева глубокая, зловещая тишина. Вот в тумане начинают светиться, как мутные пятна масляных фонарей, далекие костры. Все ближе и ближе. Различаем уже группы людей, громаду обоза и массу лошадей.
– Какая часть? Кто такие?
– Сибирские казаки-и-и, – слышится в ответ разрозненный крик с разных мест.
– А вы кто такие? – спохватился чей-то голос.
– Командующий армией.
Останавливаюсь. Подходят ко мне полковники Глебов и Катанаев. Расспрашиваю, в чем дело, почему стоят здесь.
Оказывается, что это все, что поднялось с Иртыша, из Сибирского, Ермака Тимофеевича, казачьего войска; поднялось и пошло на восток, не желая подчиниться интернационалу, власти Лейбы Бронштейна. Здесь и войсковое правительство, и воинские части, разрозненные сотни нескольких боевых полков, и семьи, старики, женщины, дети, и больные, и раненые, и войсковая казна.
Толпа номадов, точно перенесшаяся за тысячи лет, из великого переселения народов. Больше обозов, чем войска. Но все же – бригада набралась и под командой полковника Глебова двинулась на поддержку первой колонны.
Через час примерно я нагнал обходящие части, которые наступали под командой генерал-майора Д. А. Лебедева.
– Как обстоит дело?
– Наш авангард внезапно атаковал красных, те бежали. Деревня занята нашими уже на восточном берегу.
– Сейчас же усильте авангард и направьте его вниз по реке, в тыл большевикам. В первой колонне вышла заминка.
Маневр удался вполне. Красные, только почувствовав наш нажим в тыл, дрогнули, началась паника, и они, бросая оружие, бежали по направлению к городу Канску. Наши войска, наступавшие в лоб, воспользовались этим, дружно ударили, и уже к 10 часам вечера все наши части были на восточном берегу реки. Захватили много оружия, патронов, взяли несколько пулеметов. Но пленных не было. Неистовство стрелков и казаков было беспредельно. Воткинцы из отряда генерала Вержбицкого, который наступал севернее моей первой колонны, ворвались в одну деревню и истребили в этой атаке несколько сот большевиков, трупы которых лежали потом кучами по берегу реки, как тихие, безмолвные свидетели ужаса Гражданской войны.
Ночь после боев принесла войскам отдых, перерыв в опасности, спокойный ночлег. Характерная подробность. В занятых боем деревнях мы нашли такой обильный ужин, как будто нас ждали радушные хозяева. В каждой избе варилось мясо или свинина, а то даже и птица – куры, гуси, индейки, – жирные наваристые русские щи, пироги, ватрушки и сибирская брага. И всего в изобилии.
– Что, вы нас поджидали, что ли? – добродушно спрашивали хозяек стрелки, уплетая после голодного и холодного боевого дня так, что трещало за ушами.
– Нет, родимые, – с наивной откровенностью отвечали те, – не жда-а-ли. Вишь, понаехали к нам комиссары с приказом, чтобы варить, печь и жарить, что их войска много придет, что белых будут бить тута. Ну, значит, по приказу мы и исполняли.
– Так вы для красных все это наготовили? – следовал грозный, в шутку, вопрос.
– А мы, батюшка, не знам; нам все равно, что красный, что белый. Нам неизвестно…
В последующие недели, при походе через всю Сибирь, приходилось не раз слышать подтверждение этой недоуменной мысли. Это высказывалось только в тех случаях, когда крестьяне относились к нам именно как к своим, не видали в нас начальства, когда откровенность и доверие были не стеснены. И невольно мысль буравила мозг, ища разгадку такого безразличия, такой на первый взгляд преступной неразберихи; все равно, что белые, что красные, никакой разницы! Сначала это возмущало до глубины души, позднее сердило. Но когда разъяснилось, – разгадка оказалась простой; и возмущение, и обида исчезли – только жалость осталась, жалость к ним, нашим серым русским крестьянам, и жалость к нам, к русским белым войскам, и жалость к рядовым сермяжным красноармейцам.
