Генерал Войцеховский, во время переговоров со станции Зима, готов был признать власть преступного политического центра в Иркутске, и только решительный протест остальных генералов остановил это; он разговаривал и вырабатывал совместно с «общественностью», то есть с эсерами, в Верхнеудинске основания для продолжения борьбы против большевиков. Он был другом чехов и оставался им до конца, находя общий язык и общие чувства.
За такое, более чем лояльное отношение к так называемой демократии и общественности Войцеховский был людьми этого лагеря превозносим; даже в самые подлые периоды, когда эта свора накидывалась на армию, в периоды их успеха и победы над национальной Россией, Войцеховского они не трогали. Вот это обстоятельство, в связи с весьма развитой силой характера, повлияло в значительной степени на дальнейшее. Войцеховский сразу занял по отношению к атаману Семенову позицию осторожного, вечно наблюдающего и готового на разрыв, случайного сотрудника, подчеркивая это и стремясь отмежеваться и отвоевать себе возможно больше самостоятельности.
Так продолжалось все пять месяцев пребывания генерала Войцеховского в Чите на посту командующего армией. К сожалению, это сыграло свою печальную роль, в числе других причин, в ускорении конца забайкальского периода.
Враги русского народа пустили в ход опять-таки тот же прием, который они с большим успехом применяли с самого начала революции. И снова русские попались на крючок, пошли на приманку. Всячески стремились внести раскол в армии. Упорной и подчеркнутой работой укрепляли деление офицеров и солдат на два лагеря: семеновцы и каппелевцы. Первым говорили о нежелании каппелевцев воевать, о нежелании подчиниться атаману Семенову, о том, что каппелевцы ненадежны, что их командование даже собирается арестовать атамана; а армии, сделавшей Ледяной поход через Сибирь, твердили о том, что семеновцы гораздо лучше всем снабжены и обеспечены, что, в то время как они, каппелевцы, шли с боями через Сибирь, семеновцы ничего не делали, и т. д. Зарождалась глухая отчужденность, раздвоенность. Временами, особенно под влиянием алкоголя, вспыхивали ссоры и чуть ли не стычки.
Большой работой офицеров и, главное, личным участием в ней атамана Семенова, который объезжал войска, близко подходил к ним и буквально очаровывал, удалось потушить эту рознь. Но не вполне. И через много, много месяцев она снова проступила наружу, как скрытая, не вполне вылеченная болезнь, и опять стала разъедать там русскую массу и мешать ее усилиям в смертном бою за нашу Родину, за ее жизнь и самостоятельность.
Все это не проходило незамеченным для иностранцев. Одни из них, те самые, которые подготовили и помогли разгрому адмирала Колчака, потирали от удовольствия руки. Другие, наши друзья в тот период, японцы, искренно огорчались.
На потомков самураев произвела глубокое и сильное впечатление наша Гражданская война. Вникая во все ее подробности и в самую сущность, зная хорошо истинное положение вещей, японцы стали пылкими врагами большевиков. Все, начиная от генералов до маленького солдата – «муси-муси», желали искренне нашей полной победы над красным интернационалом. Это доказали они не раз делом, самым явным и страшным доказательством, сражаясь бок о бок с белыми войсками, против коммунистов, и кровь самурая окрашивала не раз белые сибирские снега.
Японское командование жадно, пытливо разглядывало условия нашей русской действительности, стараясь понять настроение масс, офицеров, солдат, стараясь уяснить себе, что такое подразумевается под словами «демократия» и «общественность». Особенно чутко относились они к начавшемуся делению на семеновцев и каппелевцев, искали разрешения новой загадки. Японское командование и офицерство прилагали все усилия, чтобы не дать расколу разгореться, чтобы помочь нам слить армию в один могучий, крепкий организм.
На одном обеде, который давали в честь прибывшего нового начальника военных сообщений, генерала Шибо, начальник 5-й японской дивизии генерал Судзуки произнес красивую речь о рыцарстве, устанавливающейся дружбе двух армий, о будущем долгом общем пути двух народов-соседей; желал скорой победы над большевиками и социалистами, чтобы начать спокойно большую работу по возрождению великой страны. Судзуки закончил свою речь фразой:
– И всегда тень императорского японского знамени будет рядом с тенью дружественного знамени великой русской армии.
Эта речь была знаменательна. Впервые определенно заявлялось не только о поддержке, но о совместных действиях. Скоро японские войска стали готовиться к выступлению на передовые позиции, чтобы помочь 1-му корпусу и дать время двум другим корпусам отдохнуть и привести себя в порядок.
Жизнь в Чите в то время била ключом. Все работали для общей цели – усилить армию, быть к весне готовыми к решительному наступлению, наладить в то же время порядок внутри области. Войсковые части пополнялись, снабжались, одевались, целыми днями вели занятия, чтобы выветрить дух партизанщины, невольно привившийся за месяцы длинного похода. Работа кипела вовсю. И впереди, казалось, крепла надежда не только на возможность продолжения борьбы, но и на успех ее.
Чешские эшелоны уходили на восток, и скоро вся область могла очиститься от этого враждебного, вредного элемента. Благодаря приятельским связям генерала Войцеховского с Чехословацким корпусом по его прежней службе в нем чехи получили разрешение выходить в Чите на станцию, а затем и в самый город. Они вели себя наружно гораздо менее нагло, но зато продолжали скрытную работу помощи не только эсерам, но даже и большевикам; так в их поездах проезжали переодетые, под чужими паспортами, большевицкие комиссары, перевозилась регулярно советская почта. Сведения об этом давала своевременно наша контрразведка, агенты которой проникали и в чешские эшелоны; но Войцеховский делал вид, что не верит этому, и был против принятия решительных мер пресечения зла.
Вообще он занял довольно определенную позицию, которая клонилась все больше и больше налево, в сторону не только прощения вчерашних предателей эсеров, но и возможности совместной работы с ними. Атаман Семенов, бывший в то время главнокомандующим войсками, не считал своевременным резко рвать с подчиненным ему генералом, авторитет которого среди войск, вышедших из-под Красноярска, стоял тогда еще довольно высоко. Поэтому начался ряд компромиссов.
Японцы, в сущности, поощряли такую линию поведения, ибо для них, видимо, было всего важнее установление единства и полной согласованности в новом русском военном аппарате, образовавшемся чисто случайным порядком.
Самым жизненным и настоятельным в те дни было решение вопроса в Приморье, и в частности во Владивостоке. Положение в этом городе было до сих пор в переходном состоянии; единственными войсками, охранявшими порядок, оказались там японские части. На них же опиралось и так называемое местное правительство, образовавшееся после всех описанных перипетий; в него вошло несколько безличных господ из партий эсеров и кадетов да местные земцы. Большевики и примыкавшие к ним активные эсеры спрятались снова в подполье, откуда и направляли довольно свободно свою деятельность по организации красных шаек в окрестностях Владивостока, стремясь поднять пожар восстаний среди сельского населения. Из Москвы им была поставлена цель – сформировать Красную армию, которой и обрушиться на Забайкалье с востока, чтобы совместно с советской армией от Иркутска задавить последнюю искру русской государственности. Надо отдать справедливость, что работа социалистов под руководством большевиков шла и на этот раз энергично, без потери времени.
