В то время жил только один человек, о котором мы знаем наверняка, что он постулировал суточное вращение Земли еще до того, как была опубликована книга Коперника. Челио Кальканьини (1479—1541) был родом из Феррары и в юности служил в армии императора и папы Юлия II; затем он стал священником и профессором в Феррарском университете, но много путешествовал по Германии, Польше и Венгрии с различными дипломатическими миссиями. В 1518 году он довольно долго пробыл в Кракове по случаю бракосочетания короля Польши с дочерью миланского герцога. Вероятнее всего, ученый итальянец во время своего визита в столицу Польши услышал, что каноник епархии в Вармии (зависимая польская территория) и доктор, получивший степень в Феррарском университете (которого он, быть может, вспомнил как старого однокашника), занят разработкой новой системы мироустройства, основанной на той идее, что Земля находится не в состоянии покоя, а в движении. Это всего лишь предположение, но так или иначе Кальканьини (по-видимому, до 1525 г.) написал эссе Quod caelum stet, terra moveatur, vel de perenni motu terrae, «О том, что небо неподвижно, а Земля вращается, или О вечном движении Земли». Ни одна из его работ не была издана при жизни, но в 1544 году в Базеле их собрали и напечатали ин-фолио, где упомянутое эссе занимает восемь страниц. Автор начинает с утверждения, что все небо с Солнцем и звездами не обращается в течение суток с невероятной скоростью, а вращается Земля; и он ссылается на цветы и растения, которые постоянно обращаются к Солнцу, так что вполне естественно, что разные части Земли тоже каждая в свою очередь поворачиваются к Солнцу. Земля находится в центре и не может спуститься ниже; но ее масса и вес привели ее в движение, и ее части начали перемещаться так, что она, не сходя с места, начала вращаться, причем ее пуп, который мы называем центром, покоится в неподвижности, а шар вращается непрерывно сам по себе; ибо, получив однажды толчок от природы, он никогда не сможет остановиться, не разлетевшись на части. С другой стороны, легкость и чистота пятого элемента, из которого состоит небо, делает его неподвижным.
Это фактически все, что Кальканьини имеет сказать по этому вопросу, однако ему удается облечь это в пространное многословие с цитатами из Платона и Аристотеля, не заботясь об их уместности, и россыпью греческих слов тут и там для красоты. Но ближе к концу сочинения он, видимо, чувствует, что вращение Земли не вполне все объясняет, и собирается с силами для нового броска. То, что Земля не только совершает одно непрерывное движение, но и склоняется то в одну сторону, то в другую, проявляется в солнцестояниях и равноденствиях, росте и убывании луны, разной длине теней. У тех, кто живет вблизи полюса и у кого день и ночь длятся по шесть месяцев, должны понимать это лучше, чем кто-либо другой. А если кто-нибудь будет настаивать, чтобы все это ему объяснили, пусть объяснят причину наклона эклиптики или почему Луна может отступать на пять градусов от зодиака, не говоря уже о трепете восьмой сферы или разнообразных движениях эпициклов и деферентов. Все это современные изобретения, и люди искали и ищут причины явлений на небе, а не на земле. Было бы нелепо и недостойно щедрости Провидения, если бы Земля совершала лишь одно непрерывное движение, ведь другая часть Земли всегда оставалась бы в темноте. Наконец, Кальканьини говорит, что, если уж Архимед обещал перевернуть земной шар, если бы имел точку опоры, он, видимо, считал Землю способной двигаться, и затем, процитировав слова Цицерона о Никете (Гикете) и платоновского «Тимея», он заканчивает ссылкой на Кузанского, труды которого хотел бы увидеть.
Эти последние ссылки показывают, что Кальканьини знал о том, что другие до него учили вращению Земли. Но его слабые попытки показать, что оно возможно, что некое неизвестное движение Земли (при котором она не покидает центра мира) может объяснить все небесные явления, не прибегая к каким-либо движениям небесных тел, со всей очевидностью свидетельствуют о его крайне скудных познаниях в астрономии. Создается впечатление, будто он смутно слышал, что каноник из Фрауэнбурга смог объяснить все, допустив движение Земли, но не слышал ничего о том, как именно это было сделано, поэтому ему пришлось ограничиться несколькими бессмысленными фразами. Если сочинение Кальканьини возникло каким-то другим образом, можно лишь предположить, что он ничего не знал об астрономии, кроме одного факта видимого обращения небес за двадцать четыре часа. Если бы Кальканьини ограничился объяснением этого факта вращением Земли, то заслужил бы звание предшественника польского ученого (при условии, что ничего не знал о трудах последнего); но, пытаясь объяснить этим все явления, он лишил себя практически любой возможности претендовать на эту честь.
Хотя эссе Кальканьини не было издано до 1544 года, о нем, вероятно, знали в Италии при его жизни, так что вполне возможно, что именно на него ссылается Франческо Мавролико из Мессины, известный астроном и математик (1494– 1575), в своей «Космографии» (Венеция, 1543 г.). В этой книге, составленной в форме диалога, учитель говорит, что теперь он закончил все, что хотел сказать о Земле, если только человеческая извращенность не дойдет до того, что кто-то станет утверждать, будто бы Земля вращается вокруг своей оси. На ответ ученика, что такое странное мнение едва ли может прийти кому-то в голову, учитель замечает, что многие проповедуют даже еще большие нелепости, и потому имеет смысл доказать, что Земля двигаться не может. Предисловие к этой книге датировано февралем 1540 года, но год издания 1543, таким образом, вопрос, на кого ссылается Мавролико – на Кальканьини или Коперника, остается открытым. Можно добавить, что во всех отношениях эта книга абсолютно средневековая по своим идеям. Орбита Солнца находится посреди орбит планет, потому что нижние и верхние планеты значительно отличаются периодами своих эпициклов и деферентов, годовой период Солнца является для первых периодом в деференте, а для вторых периодом в эпицикле; Венера больше склоняется к северу, поэтому обладает большим достоинством и должна быть выше Меркурия, в то время как Меркурий многообразием своих движений больше схож с Луной и, следовательно, должен быть расположен рядом с ней. У Сатурна и Луны наименьшие эпициклы, а вершины их деферентов далеки от вершины деферента Солнца, в то время как планеты рядом с Солнцем – Венера и Марс находятся к нему очень близко
[276]. Как мы увидим в следующей главе, Мавролико на протяжении всей своей долгой жизни оставался яростным противником учения Коперника.
Здесь было бы излишне делать обзор того немалого количества книг «о сфере» и других учебных пособий по астрономии, которые появились в первой половине XVI века. Они показывают, что труд александрийских астрономов к тому времени был уже хорошо известен и высоко оценен в Европе, но в то же самое время они показывают и то, что до сих пор никто не попытался продолжить и расширить этот труд. Первое латинское издание «Синтаксиса» Птолемея увидело свет в Венеции в 1515 году; но это был лишь старый перевод с арабского Герарда Кремонского, сделанный еще в XII веке; следующим шел перевод с греческого Георгия Трапезундского (Париж, 1528 г., и Базель, 1551 г.), и, наконец, греческий оригинал был напечатан в Базеле в 1538 году по рукописи, которая когда-то принадлежала Региомонтану, вместе с комментарием Теона, так что любой, кто умел читать по-гречески, мог теперь сам проверить латинские переводы. Лишь через пять лет после греческого издания Птолемея появилась работа, которой суждено было стать краеугольным камнем современной астрономии, а пока предпринимались последние отчаянные усилия, чтобы возродить теорию твердых сфер и таким образом еще раз попытаться ответить на старое возражение против системы Птолемея, которое заключалось в том, что, хотя она и дает удобный способ вычислений, ее трудно принять в качестве физически истинной системы мира.
